Однако Людовик не рассердился, наоборот, печально улыбнулся.
– С ней трудно не согласиться, – вздохнул он. – Жизнь обходится с ней немилосердно, да и мы не отстаем. Что делать, корона обязывает и удаляет от людей... И все же передайте ей, что, какие бы мысли ее ни печалили, мы встречаемся порой в наших дворцах с тенью мальчика, для которого слишком велика его гитара, мальчика, сильно ее любившего...
Он позволил Мари поднести его унизанную бриллиантами руку к губам, изящно поприветствовал ее супруга и вернулся к госпоже де Монтеспан, следившей за ним из-под веера.
– Вот и конец одной из историй, – молвил король, глядя на молодую пару, выслушивавшую комплименты Месье.
Маркиза улыбнулась и указала своим перламутровым веером в золотом окладе на Филиппа, беседовавшего с Бекингемом и Д'Артаньяном:
– И начало следующей... Молодой Фонсом должен продолжить свой род, если на то будет господня воля.
– Хотелось бы мне, чтобы так и было! Не знаю, почему этот молодой моряк вызывает во мне нежное чувство, словно он мне младший брат... Вам не кажется, что он на меня похож?
Атенаис в ответ расхохоталась присущим только ей очаровательным смехом и тихо ответила:
– На вас никто не похож, государь. И слава богу!
И они, весело смеясь, покинули галерею. Король строил уже планы насчет блестящего будущего Филиппа.
Через три дня Сильви покинула Париж, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Сопровождал ее один Персеваль: он знал, куда она направляется в действительности, и должен был превратиться в единственную связующую нить между герцогиней и остальным миром. Ему же комендант тюрьмы в Пинероле должен был сообщать все новости о своем пленнике. Накануне Мари отправилась вместе с мужем в Англию, а Филипп – в Брест.
Печальнее всего было расставаться с верными спутниками прежних лет ее жизни, особенно с Жаннетой, которую она любила, как сестру. Однако тайна, в которую, кроме нее, были посвящены только сын, Персеваль и, естественно, Гансевиль, не подлежала дальнейшему разглашению, невзирая на преданность Жаннеты и остальных слуг. Вот почему было решено держаться версии об отъезде в далекий бретонский монастырь, настоятельница которого в память о герцогине Вандомской согласилась стать ее сообщницей. Взять кого-либо с собой было невозможно.
– Значит, вы отказываетесь видеть собственных внуков? – спрашивала Жаннета, всхлипывая.
– За меня их увидишь и полюбишь ты. К тому же я не имею права соглашаться, чтобы ты разделяла со мной затворничество. Ведь у тебя есть муж, наш дорогой Корантен. У тебя долг перед ним, как у него – перед герцогскими землями, доверенными его заботам. Вы оба поможете будущим Фонсомам...
– Знаю, знаю! Мы с Корантеном горды вашим доверием и доверием ваших детей, только... Стоит мне подумать, что мы больше не свидимся...
– Полно! Кто, если не ты, учил меня мужеству? Мне оно тоже пригодится. Я должна уйти из мира, об этом твердит мне внутренний голос. Там, рядом с морем, без которого не мог жить Франсуа, я надеюсь обрести душевный покой.
– Не будет ли монастырская жизнь слишком суровой? Ваше здоровье сильно пошатнулось после той страшной болезни. Вы так и не восстановили прежних сил...
– Не беспокойся, за мной будут хорошо ухаживать. А дальше – как решит бог.
Вопреки ожиданиям, расставание с бывшей Марией де Отфор прошло легче. Та удивленно приподняла брови, усмехнулась по-прежнему прекрасными голубыми глазами, внимательно посмотрела на подругу, склонила голову набок...
– Вы – в бретонском монастыре? Кого вы пытаетесь в этом уверить, милочка? Со мной этот номер не пройдет.
– Почему?
– Потому что этот выход не для вас. Не вы ли терпеть не могли монастыри? Или хотите заставить меня поверить в преображение, происшедшее после паломничества к плащанице Господа нашего Иисуса Христа?
– По-вашему, это так невероятно? Лучше скажите серьезно, Мария, куда я, по-вашему, направляюсь?
– Вот уж не знаю! Но не удивлюсь, если бы взяли курс на греческие острова... Ведь вы верите в смерть Бофора не больше чем я и наверняка собрались проверить свои догадки лично. Так, во всяком случае, поступила бы на вашем месте я.
Сильви не удержалась от смеха и с огромной нежностью обняла женщину, хранившую вместе с ней самый смертоносный из всех секретов французского государства.
– Вы сумасшедшая, Мария! Но я люблю вас именно за это.
– А я – вас! – прошептала госпожа де Шомбер. – Я буду тосковать. Надеюсь, если поиски увенчаются успехом, вы дадите мне об этом знать. Я буду счастлива вести о том, что недостойному отпрыску так и не удалось вычеркнуть своего отца из списка живых...