Узник в маске

– Нет. Боюсь, господь ниспослал ей столь жестокие страдания именно для того, чтобы они продлились недолго.

– Увы, – подхватила Анна Австрийская, тоже не отходившая от постели невестки, – теперь нам следует уповать, чтобы королева обрела счастье на небесах, а не продолжала мучиться на этом свете.

Несчастная Мария-Терезия, как плохо ей ни было, оставалась в сознании.

– Я хочу причаститься, но не умереть!.. – пробормотала она.

Ее стали убеждать с поспешностью, которую никто из уговаривающих не счел постыдной, что именно так и следует поступить, причем не теряя времени. Это желание как можно быстрее причастить бедную роженицу вызывало у Сильви тяжкие подозрения. Казалось, она присутствовала при попытках поторопить Создателя подсказать Ему скорее призвать на небеса Свое чадо, так разочаровавшее смертных. На сей раз она не стала высказываться и приняла участие в церемонии.

Король, королева-мать и весь двор, освещенные заревом сотен свечей и факелов, приняли причастие вместе с Марией-Терезией, которая пыталась сесть в постели, но отнеслась к происходящему с присущей ей набожностью и самоотречением. Казалось, она смирилась со своей участью, хоть и не желала ее. Тем временем во всех церквах Парижа уже молились за упокой ее души.

– Я с облегчением отдаю себя во власть Создателю, – прошептала Мария-Терезия. – Мне жаль расставаться с жизнью только из-за короля и этой женщины... – И она указала на свою свекровь.

Но, как ни ждала она смерти, последний миг не торопился наступить... Дежуря в очередной раз у изголовья своей королевы вместе с Молиной, госпожа де Фонсом была уведомлена о том, что ее вызывают к воротам Лувра на разговор. Накинув плащ – погода была дождливой и холодной, как зимой, – она спустилась по лестнице и, выйдя из дворца, увидела карету. При ее приближении из кареты вышла пожилая дама, одетая во все черное. Сильви узнала госпожу Фуке, мать своего несчастного друга, единственную из его близких, не отправленную после его ареста в изгнание из почтения к ее репутации святой женщины. Госпожа Фуке поблагодарила Сильви за готовность встретиться и передала ей какой-то сверток, сказав такие слова:

– Я обладаю обширными познаниями в области трав, эликсиров и прочего, призванного облегчить участь христиан. Мне рассказали о страданиях нашей королевы, и я изготовила пластырь, применение которого описала вот здесь... – Она отдала Сильви записку. – Уверена, с божьей помощью это ей поможет.

– Мы даже не пытаемся ее лечить, так как врачи убеждены, что ей уже ничто не поможет... – уныло молвила Сильви.

– Знаю. Поговаривают даже, – добавила госпожа Фуке с нескрываемой горечью, – что у короля уже наготове траурное облачение. Боюсь, ему незнакомо сострадание...

Сказав так, она поспешно вернулась в карету. Кучер хлестнул лошадей. Сильви проводила карету взглядом, вытерла мокрое от дождя лицо и заторопилась обратно. Путь ее лежал на этот раз в покои королевы-матери. Она не могла взять на себя ответственность пользовать Марию-Терезию какими-либо снадобьями.

Анна Австрийская была растрогана поступком госпожи Фуке, к которой всегда питала дружеское расположение.

– Сколько благородства! – вздохнула она. – Ей грозит утрата сына, а она думает о своей королеве! Я обязательно ее отблагодарю, а пока надо без промедления опробовать ее пластырь. Бедняжка так плоха, что мы ничем не рискуем...

И произошло чудо: уже 19 ноября Мария-Терезия была вне опасности, более того, с поразительной скоростью восстанавливала силы.

– Сын мой, – обратилась королева-мать к Людовику, – не следовало ли бы вам выразить признательность госпоже Фуке?

Резкий ответ короля ужаснул Сильви.

– Раз ей ведомо средство спасения королевы, то было преступлением его утаивать. Если она теперь воображает, что добилась таким способом помилования для своего сына, то она жестоко ошибается. Если судьи приговорят его к смерти, я не воспрепятствую приведению приговора в исполнение. Что с вами, госпожа де Фонсом? Что вас так напугало?

Сильви присела в глубоком реверансе, позволившем скрыть от короля выражение лица.

– Признаться, государь, я думала, что радость спасения ее величества королевы заронит в сердце короля иные чувства...

Воцарилась тяжкая тишина. Сильви, не осмеливавшаяся поднять голову, уже ждала, что на нее обрушится королевский гнев.

– Что ж, ваши мысли были неверны.

После этого короткого ответа Людовик отправился справляться о Лавальер, чья беременность протекала без осложнений. Однако удовлетворение от этого обстоятельства не заслоняло мыслей о странной принцессе, уже посланной ему господом... Этот ребенок оказался вполне здоровым и приспособленным к жизни, вот только коже не суждено было побелеть. К девочке не разрешалось приближаться никому, кроме хлопотавших над ней нянек, но и тем было высочайше велено держать язык за зубами; даже родной матери не дозволялось на нее взглянуть под предлогом, будто малютка нездорова.