Зеленые тени, Белый Кит

Золотая монета, казалось бы, такая маленькая, а на самом деле огромный символ, который воплощает в себе все, о чем мечтает моряк, помимо того, что так безумно жаждет Ахав. Он хочет души своих людей, и в то время как его душа алчет уничтожения Моби Дика, он дьявольски мудро использует золотой дублон для приманки и вознаграждения. Отсюда корабельный молот и выкованный гвоздь — ослепительный символ солнца-власти и награда, прибитая к мачте с обещанием, что золото хлынет из ран Моби Дика в их протянутые пригоршни. Их страстное поклонение чеканному золоту невидимыми нитями связано с равной по силе страстью Ахава к настоящим ранам и настоящей крови Чудовища.

Команда корабля еще ничего не знает, но, когда они слышат, как молот забивает гвоздь в монету, они слышат, как заколачивается крышка их морского гроба.

Когда Ахав кричит, что первый, кто увидит Кита, получит этот дублон, матрос покорно лезет на мачту.

Не успевает он забраться наверх, как падает в море.

Не успевает он упасть в море, как его проглатывает волна, безвозвратно. Море голодно. И море принадлежит Белому Киту. Его не подкупить и не умилостивить.

Не успевает погибнуть человек, как волны успокаиваются, паруса повисают, словно кожа, складками, на издыхающем слоне. Корабль пришит к морю, как золотая монета навечно прибита к мачте.

В штиль экипаж начинает чахнуть и вымирать. Моральный дух истощенных ожиданием людей, испепеленный золотой монетой, словно солнцем, начинает падать.

За долгие, страшные, бесконечные дни затишья Квикег выбрасывает кости, которые предсказывают его погибель, и сколачивает себе гроб. Так в затяжной знойной тишине и ожидании мы слышим, как обстругивается его гроб, приколачиваются доски и с шелестом опадает стружка с гордого пера на бритой макушке — символа его племенной власти.

Квикег прощается со своим другом и впадает в смертный транс. Как его спасти? Как вывести из этого жуткого кататонического состояния?

Мелвилл не предлагает никакого решения.

То в один момент Квикег в оцепенении по своей тайной воле проваливается в небытие, то вдруг разгуливает как ни в чем не бывало.

Я подумал, что только любовь способна разрушить чары. Такая заурядная вещь — дружба. Если бы Измаилу угрожали смертью, разве Квикег из бездны своего внутреннего убежища не восстал бы, пробужденный надвигающимся убийством? Мне это показалось сильным, а значит, закономерным решением. Пусть тогда моряки сначала угрожают умирающему Квикегу. Измаил заступается за него, когда видит, как матрос вырезает ножом новую татуировку на упругой плоти друга. Так Измаил доказывает свою любовь. Теперь, когда моряк набрасывается на Измаила, чтобы перерезать ему горло, нет ничего логичнее того, что Квикег, тайком увидев доказательство дружбы Измаила за миг до этого, стряхнет с себя смертный транс и заслонит его от убийцы? Да и еще раз да.

А момент, когда Квикег хватает матроса, переламывает о колено и убивает, разве не превосходный это миг для, ах, Господи, для появления Кита. Кита?!

И опять да.

Кит замечен, поднята тревога. Моби Дик то вздымается, то проваливается в волны. Ахав шагает по палубе, и команда у поручней смотрит, не мигая, на великое белое чудо. А Квикег после своего спасения уже не может вернуться в гроб, когда Ахав кричит своим людям грести прочь — из этого молчания, из этой неподвижности, проклятого заштиленного моря.

Команда хватается за весла, преследуя Моби Дика, и выгребает на ветер!

Ах, Боже! Благословенный ветер!

И я там сидел на веслах — целый день.

Начинается с монеты на мачте и долгожданного ветра в поникших высоких парусах. Моби Дик увлекает их вокруг света.

То, что последовало за этим, как метафора, казалось неизбежным в тот день сочинительства.

Ахав осмеливается вытянуть себя на веслах из штиля.

И что же? Тайфун ему в наказание за это прегрешение!

А вместе с ним — повреждение «Пекода» и огни святого Эльма разгораются на мачтах и на острие гарпуна Ахава.

— Они лишь освещают нам путь к Моби Дику! — кричит капитан.

Ахав пренебрегает штормом и прихлопывает огонь на гарпуне кулаком.

— Вот так я гашу огонь!

Огни святого Эльма погасли, шторм улегся.

Итак, расчищена сцена для последнего спуска вельботов в погоне за Моби Диком.

Я выстукиваю на машинке эпизоды падения моряка с мачты, штиль на море, появление Белого Кита, несостоявшуюся гибель Квикега и Измаила, спускается вельбот, Кит загарпунен, Ахав привязывает себя к Чудовищу, погружение, гибель, Ахав показывается, мертвый, призывая свою команду преследовать, следовать в… пучину. Все еще голодный и испытывающий нужду сорваться в туалет и прибежать обратно, быстро позвонить, заказать сандвичи и, наконец, шесть, семь часов спустя, ближе к вечеру, откинуться на спинку стула, прикрыв глаза руками, чувствую на себе какой-то взгляд, смотрю вверх и вижу старика Германа, он все еще тут, но выдохся, расплывчато-призрачный, исчезающий. Потом я звоню Джону и спрашиваю, можно ли к нему приехать.