Несекретные материалы

История оказалась интересной. В Париже господин Рабель работает управляющим крупной фирмой. День-деньской крутится как белка в колесе. Раздражает все – избалованные и глупые клиенты, тупые подчиненные. Дома поджидает взбалмошная женушка и трое деток милого подросткового возраста. Короче, покоя нет ни днем ни ночью.

Пару лет назад врачи обнаружили у Клода язву желудка и положили его в больницу. Там он познакомился с весельчаком Александром. Алекс рассказал Клоду о потрясающем отдыхе, который организует совместное русско-французское турагентство «Альбатрос». Экстремальный туризм. Стоит весьма и весьма недешево, зато какие ощущения! Все туры строго индивидуальны, можно заказать, что душе угодно.

Едва выйдя из больницы, Клод побежал на улицу Роти. Алекс предупредил, разговоры стоит вести только с дамой по имени Элен, и нужно сказать, что адресок дал Александр. Дело-то не совсем законное.

Элен, мило улыбаясь, принялась рассказывать ошарашенному Клоду об услугах. Можно посидеть месяц в российской тюрьме или в лагере, поехать в заброшенную провинциальную деревню и вести там жизнь аборигена. Предлагалось еще весьма щекочущее нервы и любимое многими приключение – стать жертвой насильника или самому превратиться в палача. Одни выбирают роль бомжей, другие – сутенеров, третьи просто живут в спальном районе Москвы четыре недели, имея только триста российских рублей. Бодрит и заключение в психиатрическую клинику…

Клод подумал, подумал и решил стать зеком. Уже через две недели его встречали в московском отделении «Альбатроса». Красивая, статная брюнетка по имени Лола отобрала паспорт, сказав:

– Пусть лучше хранится у меня в сейфе.

Потом Клода посадили в машину и повезли. Путь занял примерно около часа, и в конце концов автомобиль притормозил у таблички: «Стой, режимная зона!» Мимо высокого забора с колючей проволокой, мимо вышек с часовыми прошли в какое-то здание, там Клоду выдали черную куртку, такие же штаны и кепку. Конвойные втолкнули его в барак.

В небольшой комнате стояли три прикрытые застиранными одеяльцами двухэтажные железные койки, окрашенные в синий цвет. Скоро появились и «коллеги» – два мужика с простоватыми лицами. Как понял Клод, их звали Ваня и Саша. Больше он ничего не разобрал, поскольку абсолютно не владел русским. Правда, к концу «срока» выучил несколько слов – хлеб, чай, сахар да еще матерные ругательства.

Потянулись дни на зоне, похожие один на другой, словно яйца. Побудка, построение, проверка, работа, прогулка. Кормили три раза в день – отвратительно и совершенно несъедобно. Охрана пару раз не слишком больно накостыляла Рабелю по шее. Ваня и Саша не привязывались. Даже были приветливы. Угощали сигаретами, делились печеньем и чаем, а после отбоя учили француза блатной фене, потешаясь над его произношением.

Жизнь в лагере оказалась построена таким образом, что Клод совершенно не пересекался с другими заключенными. Изредка он видел, как в столовую с бодрой песней идет отряд человек эдак сто, а в мастерских, где шили брезентовые рукавицы, каждый сидел за своей машиной, и охрана пресекала любые разговоры.

Через две недели, скорей всего от голода, прошла язва, во всяком случае, перестала беспокоить. Затем наладился сон. В десять вечера Клод не успевал донести голову до подушки, как веки смыкались. Пропала тупая боль в затылке. В последнюю неделю бытности зеком Рабель с невероятным аппетитом уничтожал «рыбкин супчик» и перловку, сдобренную машинным маслом.

В Париж он вернулся абсолютно здоровым, веселым и великолепно отдохнувшим.

В этом году решил пожить отшельником. На сей раз его привезли в Горловку и бросили в избе кузнеца с небольшим набором продуктов. Сначала все шло просто чудесно. Клод собственноручно отмыл избушку, таская воду ведрами из речки. Целыми днями хлопотал по хозяйству, готовя суп, расчищая двор от камней. Ложился спать в восемь, вставал около шести. Именно в заброшенной деревне управляющий вспомнил, что писал в юности стихи, и вновь принялся слагать вирши. Ощущение полного одиночества, оторванности от мира приносило потрясающее успокоение…

Но вскоре кайф сломался. Сначала парижанин обнаружил, что в деревне живет старик. Прохор не мешал ему, встречались изредка, но ощущение полного одиночества пропало. Затем явился какой-то иностранец, говорящий по-французски.

– Корзинкин? – вырвалось у меня.

– Не знаю, фамилии не назвал.