Кречет. Книга I

– Прошу простить меня, господин генерал, но читали ли вы письмо майора Андре?

– Читал, ну и что с того?

– Из этого письма вы должны были узнать, что майор вовсе не шпион. Это честный офицер, преданный и смелый. Он нехотя и не без отвращения выполнял поручение лорда Клинтона…

– Я и не сомневаюсь в этом. Однако он был схвачен переодетым в гражданское платье!

– Но он переоделся случайно, против воли!

Обстоятельства вынудили его сделать это…

Вашингтон стукнул кулаком по столу.

– Не играйте со мною в подобные игры, сударь!

Закон недвусмысленно и категорически гласит: всякий офицер или солдат, схваченный в зоне военных действий в гражданской одежде, считается вражеским шпионом и должен быть повешен.

Такая судьба недавно постигла английского шпиона Натана Хейла.

– Все это так, но если закон есть закон, то вы – генерал Вашингтон, – продолжил свою защиту Жиль, забыв всяческую осторожность. – Наш закон – это вы, вы – закон для всех нас, даже и для меня, хоть я и чужестранец. Разве вы не можете помиловать его?

Одобрительный шепот придал ему уверенности, но генерал властным жестом оборвал разговор. Однако его голос несколько смягчился, когда он отвечал Жилю.

– Что бы вы об этом ни думали, у меня нет права подменять закон, я не обладаю и правом помилования, ведь наша верховная власть – это Конгресс. Я всего лишь военачальник… Хотите вы этого или нет, майора Андре будет судить военный трибунал, чей приговор не может быть обжалован. Не рассчитывайте на меня, я не могу его изменить. Опасность, которой подвергаются все, кто сражается за Свободу, слишком велика, чтобы пренебрегать ею. Теперь идите и помните лишь о том, что вы солдат.

Этой ночью Жиль не смог уснуть. Спокойная ярость Вашингтона подействовала на него сильнее, чем крики и брань. Разочарование генерала достигло тех пределов глубины, где рождается невыносимая боль. Невольный сообщник Арнольда вряд ли мог надеяться смягчить человека, которого столь жестоко ранили в самое сердце…

МЕЖДУ ЛЮБОВЬЮ И ВОЙНОЙ

Стоя неподвижно на краю луга вместе с несколькими солдатами. Жиль Гоэло старался не смотреть на виселицу, которую возводили в десяти шагах от него, недалеко от фермы, где Вашингтон устроил свой штаб. Это было в Тэппене 2 октября, и майор Андре должен был умереть как негодяй, а негодяем он не был.

Юноша был в ужасе от того, что готовилось.

Не потому, что должен был умереть человек: шла война, да и в его Бретани веревка часто пускалась в ход, но англичанин не заслуживал такой участи. Если бы его расстреляли, Жиль посчитал бы это правильным, так как расстрел – это смерть солдата от рук других солдат. Виселица означала руку палача, а палачом станет пленный ковбой, лицо которого будет спрятано под шелковой повязкой.

Они не имели права делать это! Они не имели права так поступить с арестантом и с самим Жилем, чья радость от полученной награды приобретала горький привкус. Ведь лейтенантскими нашивками и серебряной медалью с изображением щита и выгравированным словом «Верность», полученными Жилем, и такой же медалью и суммой в двести долларов, врученных Тиму, пожелавшему остаться свободным лесным следопытом, они были обязаны человеку, который должен был умереть на этом отвратительном деревянном сооружении.

Со своей обычной прямотой Жиль заявил об этом Вашингтону, когда тот сообщил, что написал письмо Рошамбо с просьбой разрешить его бывшему секретарю отныне служить в его штабе.

– Я сожалею об этом так же, как и вы, – ответил ему главнокомандующий. – Но так решил военный трибунал, а председатель его, генерал Грин, несговорчив и считает, что надо показать пример. Я сделал все, что мог. Я даже предложил лорду Клинтону обменять Андре на Арнольда. Сам Арнольд мне и ответил.

– И что же он сказал?

Вашингтон пожал плечами.

– То, что можно ожидать от такого человека: он казнит американских военнопленных, находящихся в Нью-Йорке, если мы расстреляем Андре. Мы не можем отступать. Все это, – с грустью добавил он, – я только что объяснил генералу Лафайету, который, как и вы, просил за Андре.

Война – страшная вещь, но для нас, выбравших мятеж, она – единственный возможный путь, и мы должны идти по нему до конца. Если это может вас утешить, я буду оплакивать этого офицера, так же, как и вы, потому что никогда еще враг не был мне так симпатичен.

И действительно, никогда еще не готовились к казни в такой траурной атмосфере. Приветливость и мужество молодого англичанина завоевали многие сердца. Даже у Тима, стоявшего в нескольких шагах от Жиля перед группой деревенских жителей, было недовольное лицо, а глаза подозрительно блестели. «Английского шпиона» оплакивали его же враги!