Рукоять меча

Мэдэтай даже не догадывался, насколько неприятным сделает его младший сын этот визит.

Лэй, младший сын Мэдэтая, действительно недолюбливал Юкенну, которого еще ни разу в жизни не видел. Ведь именно из-за Юкенны он поссорился со старшим братом. Слишком уж доброжелательно Лим отзывался о Юкенне – а когда Лэй принял сторону отца, как и положено почтительному сыну, Лим поднял его на смех да еще пообещал вздуть хорошенько, если тот вздумает и впредь дурно отзываться о незнакомых ему людях с чужих слов. С чужих, вот еще! Разве отец ему чужой?

Из-за Юкенны Лэй поссорился с братом, и его неприязнь к долгосрочному послу была столь же искренней, как и у самого Мэдэтая. А теперь он вынужден прислуживать этому послу за обедом. Унижение какое!

Разве мог Лэй пренебречь подобной возможностью насолить ненавистному послу? Насолить, наперчить… и так далее.

Одним словом, Лэй заранее подмешал в еду Юкенны изрядную горсть знаменитых каэнских пряностей, а уж потом поставил блюдо с едой перед гостем.

Лэй тайно торжествовал. Совместная трапеза священна. Отказываться от нее нельзя. Отказаться от предложенной еды – значит опозорить хозяина дома. Открыто пренебречь его гостеприимством. Или хотя бы показать, что пища в его доме настолько невкусная, что гостеприимство это по меньшей мере сомнительно. Таких оскорблений не прощают. Вот сейчас Юкенна отведает предложенной еды – и откажется продолжить трапезу. И отец с полным правом сможет выставить его за дверь. И Лим не станет больше с ним водиться. И все сразу встанет на свои места.

Поразмысли Лэй хоть немного, он бы сообразил, что Юкенне достаточно кликнуть любого незаинтересованного свидетеля да показать, чем именно его угостили, – и уже не наглый чужеземец, не знающий обычаев, а его собственный отец будет навеки опозорен. Куда там! Если восьмилетнему мальчишке взбредет что в голову, разве он станет долго рассуждать?

Конечно, любой нормальный человек не смог бы проглотить ни кусочка. Но дипломат – это человек никак уж не обычный и ни в коем случае не нормальный.

Юкенна отведал – и не выплюнул, не вскочил, не вскрикнул от боли. На лице его не дрогнул ни один мускул. Он только посмотрел в упор на Лэя, улыбнулся одними губами и… продолжил трапезу.

Лэй от ужаса лишился дара речи. Уже потом он клял себя за то, что не догадался споткнуться как бы ненароком и вывалить содержимое блюда на пол. Он хотел всего лишь зло подшутить, поставить посла в неловкое положение… но не мучить! Не причинять боль! Не терзать молодого чужестранца, который мужественно продолжает есть, чтобы не опозорить хозяина дома, – теперь-то Лэй осознал, что он натворил. Что толку от его позднего раскаяния! Он не мог подать голос, не мог пошевелиться. Он застыл, как истукан.

А Юкенна продолжал непринужденно беседовать и есть, пока не съел все: оставить пищу недоеденной почти столь же оскорбительно, как и отказаться от нее вовсе. Его речь не утратила связности, а движения – плавности. И лишь потом он откланялся и, сославшись на неотложные дела, призывающие его в посольство, торопливо вышел.

Он надеялся добраться до посольства, где всегда был недурной маг-целитель. Но выдержка ему изменила. Не успев пройти и десяти шагов, Юкенна рухнул ничком, корчась от невыносимой боли в животе, во рту, в обожженном горле. Он рванул на себе одежду, прижался пылающей грудью к прохладной земле и пополз к коновязи. Но доползти до своего коня он не сумел. Сил не хватило. Даже дипломаты могут все-таки не все.

Мэдэтай тем временем вслух порадовался тому, что неприятный визит, против всех его ожиданий, не слишком затянулся, и поспешно встал. Обычай требовал от него проводить гостя, даже если этот гость ему неприятен, даже если он выскочил за дверь, не дожидаясь, пока хозяин последует за ним.

Пробираясь мимо стола, Мэдэтай ощутил резкий запах пряностей. Во время обеда он сидел возле противоположного конца длинного стола, но даже и там он ощутил пряный аромат. Ощутил, но не принял во внимание, думая, что аромат этот исходит от его собственного блюда. Оказывается, нет. Запах каэнских пряностей источало пустое блюдо гостя – да притом такой резкий, словно Мэдэтай сунул нос в шкатулку с пряностями. Но если так пахнет даже пустое блюдо… сколько же пряностей было в самой еде?!

Тут-то Мэдэтаю и припомнились мелкие подробности трапезы. Необычно раскрасневшееся лицо гостя… сухой черный блеск в его глазах – его непривычно отрывистая речь…

Сколько же пряностей съел этот посол, не выдав себя ни словом, ни вздохом… не пожаловавшись ни на что… не опозорив навек своего вечного недоброжелателя?

– Лекаря! – взревел Мэдэтай, опрометью ринувшись за дверь.

Когда он обнаружил Юкенну – впрочем, долго искать не пришлось, – тому лишь казалось, что он продолжает ползти. Его пальцы бессильно скребли землю.

Мэдэтай склонился над Юкенной, бережно поднял его на руки и понес в дом.

– Постель! Лед! Молоко! Яиц! Живо! – громыхал Мэдэтай, и растерянные слуги метались по дому, не понимая, то ли они должны положить лед в постель, то ли вылить в нее молоко. Понял Мэдэтая только Лэй – потому что слишком хорошо знал, кому и для чего требуется постель и все остальное.

Мэдэтай тоже это понял. Когда Лэй трясущимися руками подал отцу холодное молоко, взбитое с яичным белком, лицо старика окаменело.

– Что ж, – медленно и почти ласково произнес он, поднося молоко к губам Юкенны, но глядя при этом на Лэя, – я понимаю, что вы не хотели ничего дурного…

Лэй похолодел. Отец никогда с ним так не говорил. Ни один отец не говорит так с сыном. С тем, кого он продолжает считать своим сыном.

Понял это и Юкенна. Он не хотел, он не мог напрячь обожженное горло и заговорить – но еще минута, и беда станет непоправимой.

– Не надо, – одними губами прошелестел Юкенна, – не надо… не гоните его…

Воздух вновь обжег гортань, и в глазах у Юкенны потемнело.

– Не надо, – торопливо шептал Юкенна, – он ведь только… пошутить… хотел… я понимаю… сам подшутить люблю… он не хотел… чтобы шутка так обернулась… он же не думал, что я… стану есть… это по неразумию…

Последним усилием Юкенна протянул руку и коснулся щеки Лэя, как требует обычай, когда прощаешь врага и заключаешь с ним мир.

– Я… его прощаю… – вытолкнул из себя Юкенна пылающий воздух.

Он потерял сознание и потому не увидел, как Мэдэтай размахнулся и молча отвесил сыну тяжелую, как горный обвал, пощечину – по той самой щеке, которой мгновение назад коснулись пальцы Юкенны.

Вернувшись домой, Лим застал весьма необычную картину. На мягкой постели полулежал в полумраке его друг-приятель посол. Его отец Мэдэтай с превеликой осторожностью собственноручно поил Юкенну каким-то белым напитком. Напиток – тоже собственноручно – готовил Лэй. Он брал со льда кувшины с молоком и старательно взбивал его с яичным белком. На лице Лэя красовался синяк во всю левую щеку, и она уже начала припухать… интересно, за что это отец его так взгрел? Да еще при госте, и госте нежеланном? И что делает этот нежеланный гость в их доме в столь поздний час? Почему у Юкенны такое бледное лицо, почему оно в красных пятнах, почему глаза опухли, а сам он дышит с явным усилием? Почему он в постели? И почему возле него суетится посольский маг-целитель Ари?

Ари между тем осторожно раздел Юкенну до пояса и медленно повел руками вдоль его живота… груди… шеи… Блекло-синие губы Юкенны вновь порозовели, и Лим с изумлением услышал вздох облегчения из уст своего отца.

– Ничего непоправимого не случилось. – Ари говорил таким бесцветным от усталости голосом, что Лим понял: его друг был на волосок от смерти – слишком уж много сил отняло у мага исцеление.

– Он будет жить? – моляще выдохнул Лэй.

– Он даже будет здоров, – заверил его Ари. – Рубцы не успели образоваться… а теперь их уже и не будет. Вы правильно сделали, что не ограничились услугами лекаря. Слишком уж тяжелый ожог. Как это его угораздило?

– Несчастный случай, – хрипло произнес Юкенна.