Я научила женщин говорить

«Привольем пахнет дикий мед...»

• Привольем пахнет дикий мед,
• Пыль – солнечным лучом,
• Фиалкою – девичий рот,
• А золото – ничем.
• Водою пахнет резеда,
• И яблоком – любовь.
• Но мы узнали навсегда,
• Что кровью пахнет только кровь...

• И напрасно наместник Рима
• Мыл руки пред всем народом
• Под зловещие крики черни;
• И шотландская королева
• Напрасно с узких ладоней
• Стирала красные брызги
• В душном мраке царского дома...

1934

Ленинград

Последний тост

• Я пью за разоренный дом,
• За злую жизнь мою,
• За одиночество вдвоем
• И за тебя я пью, —
• За ложь меня предавших уст,
• За мертвый холод глаз,
• За то, что мир жесток и пуст,
• За то, что Бог не спас.

27 июля 1934

Шереметевский Дом

«Зачем вы отравили воду...»

• Зачем вы отравили воду
• И с грязью мой смешали хлеб?
• Зачем последнюю свободу
• Вы превращаете в вертеп?
• За то, что я не издевалась
• Над горькой гибелью друзей?
• За то, что я верна осталась
• Печальной родине моей?
• Пусть так. Без палача и плахи
• Поэту на земле не быть.
• Нам покаянные рубахи,
• Нам со свечой идти и выть.

1935

«А. А. подписала с издательством договор на «Плохо избранные стихотворения», как она говорит.

В издательстве ей, между прочим, сказали: «Поразительно. Здесь есть стихи девятьсот девятого года и двадцать восьмого – вы за это время совсем не изменились».

Она ответила: «Если бы я не изменилась с девятьсот девятого года, вы не только не заключили бы со мной договор, но не слыхали бы моей фамилии».

При предварительном отборе, между прочим, не включили стихотворение со строчкой «Черных ангелов крылья остры» – очевидно, думая, что чугунные ангелы (с арки на Галерной) слетают с неба. <…>

Попытка издательства привести сборник в почти цензурный вид – неудачна. Что за принцип – много бога нельзя, а немножко сойдет? Такие стихи Ахматовой следовало бы печатать откровенно, как печатают Жуковского и даже Блока. Для живого поэта это жутко, но она все равно поняла это уже и сказала Левину: “Главное неудобство в том, что я еще не умерла, но это поправимо”».

Лидия Гинзбург. Запись 1935 г.

Борис Пастернак (Поэт)

• Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
• Косится, смотрит, видит, узнает,
• И вот уже расплавленным алмазом
• Сияют лужи, изнывает лед.

• В лиловой мгле покоятся задворки,
• Платформы, бревна, листья, облака.
• Свист паровоза, хруст арбузной корки,
• В душистой лайке робкая рука.

• Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
• И вдруг притихнет, – это значит, он
• Пугливо пробирается по хвоям,
• Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.

• И это значит, он считает зерна
• В пустых колосьях, это значит, он
• К плите дарьяльской, проклятой и черной,
• Опять пришел с каких-то похорон.

• И снова жжет московская истома,
• Звенит вдали смертельный бубенец...
• Кто заблудился в двух шагах от дома,
• Где снег по пояс и всему конец...

• За то, что дым сравнил с Лаокооном,
• Кладбищенский воспел чертополох,
• За то, что мир наполнил новым звоном
• В пространстве новом отраженных строф, —

• Он награжден каким-то вечным детством,
• Той щедростью и зоркостью светил,
• И вся земля была его наследством,
• А он ее со всеми разделил.

19 января 1936

Ленинград

«Не прислал ли лебедя за мною...»

• Не прислал ли лебедя за мною,
• Или лодку, или черный плот? —
• Он в шестнадцатом году весною
• Обещал, что скоро сам придет.
• Он в шестнадцатом году весною
• Говорил, что птицей прилечу
• Через мрак и смерть к его покою,
• Прикоснусь крылом к его плечу.
• Мне его еще смеются очи
• И теперь, шестнадцатой весной.
• Что мне делать! Ангел полуночи
• До зари беседует со мной.

Февраль 1936

Москва

Воронеж

О. М.

• И город весь стоит оледенелый.
• Как под стеклом деревья, стены, снег.
• По хрусталям я прохожу несмело.
• Узорных санок так неверен бег.
• А над Петром воронежским – вороны,
• Да тополя, и свод светло-зеленый,
• Размытый, мутный, в солнечной пыли,
• И Куликовской битвой веют склоны
• Могучей, победительной земли.
• И тополя, как сдвинутые чаши,
• Над нами сразу зазвенят сильней,
• Как будто пьют за ликованье наше
• На брачном пире тысячи гостей.

• А в комнате опального поэта
• Дежурят страх и Муза в свой черед.
• И ночь идет,
• Которая не ведает рассвета.

4 марта 1936