65  

– А не укоротит языка, – пообещала она негромко, – уже против меня встанет.

Коренга снова вспомнил Ириллира и от души понадеялся, что этого не произойдёт. Перекат, от которого так и не дождались ни слова, подлез под руку Ерша и повёл его прочь. Эория подняла Коренгу и устроила его в тележке – не спеша, точно приглашая посмеяться любого, кому это покажется забавным. Никто смеяться не стал.

ГЛАВА 37

Рассказ Эории

Коренга наполовину ждал, что очухавшийся и обозлённый Ёрш ближе к вечеру явится к нему с дружками, которые, вполне возможно, сыщутся у него в государевом стане, но этого не произошло.

– Благодаря твоей задиристости, венн, весь Нарлак скоро будет знать, кто я такая, – проворчала Эория. – Как бы в итоге не пришлось нам с тобой удирать отсюда вместо того, чтобы брюхо у костра греть!

«Нам с тобой», – отметил про себя Коренга. Значит, сегодня он уже не был для сегванки всего лишь обузой в пути и причиной негаданного расставания с отцом. Спасибо Змею хоть и на том. Он спросил:

– А ты разве предпочла бы, чтобы я промолчал и позволил ему тебя срамословить?

Эория пожала плечами.

– Срамные слова – не дым, глаза не выедят, – сказала она. – Иногда бывает не вредно и промолчать. Он бы покричал и забыл. Чего ради лишних врагов наживать?

Коренга мгновенно вскипел и едва не брякнул ей: «Вот и не заступайся, если меня кто-то обидит!» – но тут Эория вдруг улыбнулась и проговорила:

– Ну должна же я тебя поругать, венн, чтобы ты, храбрый, на пустом месте для драки повода не искал?

Коренга подумал о том, как редко она улыбалась. И ещё реже шутила. Гораздо чаще сулилась кому-нибудь голову отвернуть. Он сказал ей:

– Я не замечал, чтобы ты скрывала кольцо. Или хоть жуком[47] внутрь его поворачивала. А мне, чтобы ты потом не ругала, надо бы наперво знать, о чём можно говорить, о чём нет. Мне же ничего о тебе неведомо. Вот и прозываешься ты вроде не по-сегвански, а скорей по-аррантски, а отчего так, не говоришь.

Они сидели у костра, который поначалу был разведён на краю стана, но люди, выскочившие у Змея из лап, продолжали прибывать, и край успел довольно далеко отодвинуться. Солнце уже зашло, небо налилось тёмной ночной синевой, только свет пламени выхватывал косматые сосновые ветви, да над горами на горизонте мерцали едва заметные пепельные облака. Пахло едой. Расторопные люди кониса Альпина всякому, не спрашивая, давали ячменя, горсть сушёного мяса и даже котёл, если не было своего. Теперь над огнём закипала похлёбка. За ней с черпаком в руках присматривала Алавзора. «Я бывала на кухне», – ответила она на удивлённый взгляд Коренги, и молодой венн в смущении задумался, слышала ли она сказанное о ней Шатуном. О нежном ротике и бездельных руках. Может, и слышала. Может, и поняла что… Зря ли говорили у него дома, будто даже больной, лежащий без памяти, до некоторой степени разумеет происходящее рядом! Женщина в розовом платье больше не твердила о муже, наказавшем ей ждать. И здесь, в стане, ни словом не обмолвилась о том, чтобы отыскать его. Не потребовала немедленно подать ей чистую одежду и кадь с горячей водой. Она просто размешивала похлёбку деревянным черпаком, который вырезал ей Коренга, и молодого венна не оставляла мысль о зелёном листке, что начал высовываться из лопнувшей скорлупы почки. Вернётся ли эта госпожа в прежнюю сытую и праздную жизнь, забудет ли весенние дни среди леса и крепкую руку Шатуна?

– Имя, которым ты меня зовёшь, в самом деле аррантское, – сказала Эория. – Оно значит «Южный Ветер». У моих братьев тоже по два имени, одно сегванское, другое аррантское, потому что наша мать была из Аррантиады. Она рано умерла, я плохо помню её, но отец говорит, я на неё очень похожа. Поэтому все меня только Эорией и зовут… А ты чем там занят, венн? Для чего портишь игрушку?

У Коренги на коленях лежала с отнятыми крыльями его летучая птица, вынутая из короба. Он подогрел немного клея в берестяном бурачке[48] и теперь отдирал от лубяных косточек прозрачные пузырные перья.

– Я не порчу, – сказал он. – Я её не затем из дому вёз, чтобы игрой скуку растешивать. Это мне рукоделье некончаемое. Как девке – носки распускать и вязать, пока не выйдут по замыслу!

Он подтянул крепкую нитку, давая крылу новый изгиб, и присмотрелся против света. О том, что к работе подтолкнул сон, в котором его руки-крылья так ловко направляли парящий полёт, он упоминать не стал, постеснялся.

  65  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×