Меч мертвых

— Может и не знать, — кивнул Искра. — Но если у нас будет женщина Волдыря, разговор с ним самим пойдет по-другому… Ты молодец, Тойветту. Это хорошо, что мы тебя встретили.

Ижор, ободренный похвалой, неожиданно вспомнил нечто достаточно важное. Вот ведь что получается, когда тебя то и дело перебивают и дергают, не давая обо всем рассказать, как положено у людей! От начала и до конца, ничего не упуская из виду! Куда ж такое годится — эти странные люди даже не вызнали у него, как была устроена его добрая лодка и кто сделал ее, не спросили, какой породы было дерево, на чьей ветке он сидел над протокой!.. Мудрено ли, что он, бедный парень, чуть не сбился с тропы собственного рассказа, чуть не упустил слово, точно драгоценную рыбку из сети!..

— Там, на корабле Калмы-Смерти, один человек был живой, — сказал Тойветту. — Тот, что лежал на самом носу. Когда я слезал с дерева, я видел, как он шевельнулся. Но я, глупый, решил — это мертвые заметили меня и готовят погоню!

Услышав такие слова, все посмотрели на Крапиву. Пока велись речи о корабле и о раненом то ли старике, то ли не старике, спасшем Харальду жизнь, у каждого мелькала одна и та же мысль, оставшаяся, впрочем, невысказанной: а не был ли тот неведомый воин пропавшим боярином Сувором Несмеяновичем, Крапивиным возлюбленным батюшкой?.. Что, если он был до сих пор жив и помощи чаял?..

— Я же сразу сказала, что чувствую за Харальдом еще человека, — шепнула Искре Куделька. — Я и теперь его чувствую. Только слабо совсем…

Тут Крапива не выдержала. Вскочила на ноги и вслепую бросилась в лес. Позже она, хоть убей, не могла вспомнить те полсотни шагов, которые пробежала. Память начиналась под матерой осиной: Крапива обнимала ее ствол и прижималась лицом, колотясь в судорожном плаче и до скрипа сжимая зубы, чтобы не завыть на весь лес. Откуда-то возник Искра (и как поспел, хроменький?..), обнял за плечи, делясь теплом, начал гладить по голове, уговаривая:

— Куда ж ты, милая, впотьмах собралась? Этак батюшку не сыщешь и сама пропадешь… Ты ляг, силы наберись, а поутру дальше пойдем…

Крапива уцепилась за его руку и не выпускала ее, пока возвращались к костру.

Глава восьмая

Вся ватага Волдырева знала, конечно, что у вожака была баба, к коей никому другому подхода не дозволялось. Живи она среди всех, в островном становище, дело неминуемо кончилось бы бедой. Разбойники, несытые до женской красы, очень скоро возревновали бы и велели своему предводителю выбирать: то ли бабой владеть, то ли ими. Раздор начался бы, погибельный и для ватаги, и для самого вожака. А так — хоть и есть у Волдыря радость, которой все прочие лишены, а никому глаза не мозолит. Не видят люди, как он руку женскую жмет, и не обидно им. Мудрый человек Волдырь, что говорить.

…Путь к одинокой избушке показался пятерым походникам бесконечным. Даже ижор не всегда мог найти знакомые тропы. В иных местах мешало наводнение, залившее и переменившее исконные берега, в иных — работа новых течений смыла веками копившийся торф, образовав глубокие ямины там, где прежде всегда можно было пройти. Приходилось на каждом шагу измерять жижу шестом, отыскивая опору ногам. И зачастую для того лишь, чтобы обнаружить — забрались в тупик, надобно возвращаться.

Отдыхом желанным представали участки пути, когда они выбирались на более-менее обширные островки и пересекали их посуху. И ноги не надо все время из грязи выдирать и сердце не холодеет: а ну оступлюсь, засосет…

Шли так: первым — Тойветту, за ним Искра Твердятич, потом Крапива, потом Харальд, за Харальдом — Куделька и наконец одноглазый. Тойветту в болотах чувствовал себя дома, несмотря на потоп. Его-то здешние трясины ни погубить, ни напугать не могли. И, кажется, даже как следует утомить. Под вечер первого дня пути ижор казался почти таким же свежим, как утром; по крайней мере, зримой легкости и гибкости в движениях не потерял.

Искра тащился за ним, стиснув зубы. Ему казалось, рана на стегне вот-вот откроется; вначале он отвергал искушение прижать больное место ладонью, ведь сзади шагала Крапива, и он все время чувствовал спиной ее взгляд. Срамиться перед Суворовной ему совсем не хотелось. Когда миновало полдня, он оставил глупое стеснение и вцепился горстью в штанину, помогая увечной ноге поднимать на себе пуд грязи, делая очередной шаг.

Крапива действительно смотрела на него сзади. Ей было тяжело идти, но Искре наверняка приходилось туже. Она расспросила ижора, как покалечился новогородец, и ижор рассказал. В ранах Крапива кое-что понимала: было похоже, разбойничья стрела подрезала ему сухожилие, а такая хромота если и проходит, то очень нескоро. Крапиве было стыдно, что она, здоровенная девка, привыкшая трудить себя наравне с парнями, совсем почти выдохлась, а молодой Твердятич все идет и идет, не жалуясь и не прося ижора о передышке. Иногда ей хотелось, чтобы он оступился и она подхватила его, тем самым как бы выигрывая то давнее состязание, где его замещал Харальд. А в следующий миг хотелось оступиться самой. И чтобы Искра обернулся и поднял ее на ноги, и утешил ободряющим словом, и…