Меч мертвых

Харальд в который раз вытащил из ножен меч и стал его чистить, проверяя, нет ли где ржавчины. Это был не его боевой меч, привезенный с Селунда, — тот подевался неизвестно куда, отнятый неведомыми врагами. Но человек, спасший Харальда, положил ему в лодку очень неплохое оружие, принадлежавшее молодому словенскому воину. Такие мечи на всем Севере делали из прутков железа и стали, скрученных и прокованных вместе, а потом еще и протравленных, чтобы на длинном клинке переливался красивый серый узор и меч казался плетеным. Харальд гладил доли лезвия чистой тряпочкой, прикасался руками. Меч был отменно ухожен, однако о новоприобретенном оружии следует почаще заботиться, чтобы оно скорее привыкло к новой руке и не подвело в битве, не отказалось служить…

И пока он сидел так и возился с мечом (чтобы не смотреть на Кудельку со Страхиней, шептавшихся в трех шагах от него), из глубин памяти всплыло видение, от которого едва обсохшую спину молодого датчанина заново оросил пот.

— Искра!.. — позвал он. И когда новогородец встревоженно повернулся к нему, Харальд, волнуясь, сказал: — Бусы!

Голос у него при этом был такой, что Крапива, проснувшись, вскинулась на локтях.

— Какие бусы?.. — нахмурился Искра.

— Красно-желтые, — Харальд даже заикался, мешая датские слова со словенскими. — На чьей-то руке. Я видел их на поляне, когда нидинги советовались, не добить ли меня! А где видел их ты?

— Я?..

— Ты только и говорил о них, когда бредил. Ярл, что потом убил Торгейра в поединке, приходил еще, свои похожие хотел тебе дать, чтобы ты в горячке не умер…

— Да вроде что-то… Нет. — Искра пристыженно отвел взгляд. — Не помню…

Куделька была тут как тут — опустилась перед ним на колени, взяла его руки в свои:

— Как это не помнишь? Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Искра нерешительно посмотрел в ясные серые родники… И внезапно, даже не успев испугаться, погрузился в них, утонул и поплыл. Снова закружились белые хвосты летящего снега, понеслись по непрочному болотному льду, раскачивая сухие рогозы. Мгновение шло за мгновением, но теперь память Искры не сопротивлялась, не пыталась таить все предшествовавшее слепящему удару стрелы. Рана отболела и зажила; теперь можно было просто смотреть…

И Искра увидел. Разорвались зыбкие полотна метели, открыли взгляду островное становище за кольцом черной воды. И плот, медленно двигавшийся по тяжелой зимней воде. А на плоту стоял человек. Рослый человек в короткой волчьей шубе и меховой шапке, надвинутой низко, не усмотришь лица. Но на руке у него… свесившись с запястья на толстую кожаную рукавицу…

Только Искрины рысьи глаза, умевшие различить семь звезд небесных там, где прочие люди видели всего одну, — только его глаза могли углядеть красные зерна сердолика, перемежавшиеся желтыми горошинами янтаря.

Страшное предположение заставило Искру взмокнуть не хуже, чем прежде — Харальда. Его затрясло. Он обвел взглядом сгрудившихся, смотревших на него походников и очень тихо сказал:

— Неужто, побратим, мы с тобой подумали на одного и того же человека…

Островок, где стояла одинокая избушка Волдыревой то ли жены, то ли не жены, казался перенесенным в болотный разлив из какого-то другого, гораздо более радостного и светлого мира. Может быть, так казалось еще оттого, что наконец-то проглянуло солнце, и островок словно красовался, позволяя себя рассмотреть — высокий, поросший крепкими кряжистыми деревьями, вдоль края воды — большие, сейчас почти скрывшиеся валуны. И выстроена на нем была не землянка, не вросшее в землю низенькое зимовье, — настоящая, хотя и очень небольшая изба. А нужен ли большой дом всего-то для двоих человек? Для молодой женщины и седовласого старика. Внучки и деда.

Затаившиеся походники видели через неширокий пролив, как старик вышел наружу и, опираясь на клюку, отправился проведать грядки, устроенные на полуденном склоне. Их, конечно, еще рано было копать, но старинушке хотелось пройтись, размять скрипучие косточки. Он долго топтался вдоль грядок туда и сюда, поправлял что-то когда клюкой, когда и ногой в добротном, не пропускающем воды берестяном лапте. Потом вернулся к избушке, остановился возле искусно сложенной поленницы и стал вынимать из нее поленья для печки. Возле старика вертелась большая пушистая лайка, но шестеро приблизились с подветренной стороны, и пес не беспокоился.

Тут снова открылась дверь, и на пороге появилась женщина. Избушка была поставлена с толком, солнце светило прямо на крылечко, и женщине не было холодно в одной рубахе и поневе, подоткнутой для удобства «кульком». Она держала в руках большую деревянную ложку, которую и подала старику: попробуй, мол, дед, хороша ли получилась уха.