Смерть и немного любви

– Что же мне теперь делать? – растерянно спросил Турбин, подавая ей плащ.

– Наймите сиделку, если сами не можете за ней ухаживать, – равнодушно ответила врач.

– Но я даже не знаю, как ухаживать за парализованными! – в отчаянии произнес он.

Ей стало его жалко. Такой красивый молодой парень – а на тебе, вмиг оказался прикованным к парализованной матери. Но помочь ему она ничем не могла.

– Знаете, на моем участке много таких больных. Хотите, я дам вам их адреса и телефоны, свяжитесь с ними, они поделятся с вами опытом. Сестра будет приходить каждый день делать уколы, а я зайду к вам через два дня. Не забывайте измерять давление дважды в день. И не отчаивайтесь. Это только сначала страшно, а потом все нормализуется. Вы привыкнете, научитесь обращаться с ней, станет полегче. Честное слово, это я вам обещаю. Я за десять лет много раз такое видела.

Он закрыл за ней дверь и вернулся в комнату. Мать лежала с открытыми глазами, совершенно неподвижная, какая-то восковая. Он сел в кресло возле окна и словно окаменел.

Когда он примчался домой после встречи с Маратом в Серебряном бору, мать готовила обед.

– Мама, оторвись, пожалуйста, на пару минут. Мне нужно кое о чем тебя спросить.

Он действительно был уверен, что это вопрос двух минут. Он спросит, она ответит, может быть, покажет какие-нибудь документы, о которых ему и в голову никогда не приходило спрашивать. В его свидетельстве о рождении в графе «отец» было записано: «Николаев Виктор Федорович», и мама как-то объяснила ему, что фамилия Турбин – известная, и ей хотелось, чтобы сын носил ту же фамилию, что и его прадед-дворянин и дед-архитектор. Такое объяснение никогда не вызывало у Валерия ни вопросов, ни недоумения. Действительно, Турбин лучше, чем какой-то там Николаев, которых пруд пруди, в каждом классе по два человека.

– Спрашивай, сынок, – улыбнулась Вероника Матвеевна, вытирая испачканные в муке руки о фартук и присаживаясь на табуретку.

– Скажи мне еще раз, кто был мой отец.

Вероника Матвеевна посерела, и это не укрылось от ее сына.

– Почему вдруг сейчас такой вопрос? Что-нибудь случилось?

– Случилось.

Он помолчал, собираясь с духом.

– Мне сегодня сказали, что мой отец – санитар из морга, которого посадили за то, что он глумился над трупами. Скажи мне, что это неправда, и я больше никогда не вернусь к этому вопросу.

Лицо Турбиной стало землистого цвета.

– Кто тебе сказал? Кто посмел?..

– Неважно, мама. Важно только одно, правда это или нет.

– Он тебя нашел? Говорил с тобой?

– Кто? Кто должен был меня найти и говорить со мной? Ответь же наконец.

– Твой отец. Эта мразь. Это он тебе сказал?

– Значит, это правда, – глухо сказал Валерий, прислоняясь к стене и закрывая глаза.

И тогда мать рассказала ему все. Про то, как обнаружила гниющее тело умершего соседа, как молоденький санитар из морга Павел поил ее водкой, чтобы она нашла в себе силы помочь ему, потому что никто больше не хотел этого делать. Про то, как он вернулся, как они снова пили вдвоем, как он остался у нее на ночь и как она выгоняла его утром. И даже когда обнаружила, что он украл у нее старинное и очень дорогое кольцо, она не кинулась его искать, не стала заявлять на него в милицию, хотя прекрасно знала, где его можно найти. Ей было стыдно. Ей было отвратительно. Она ненавидела сама себя.

А спустя два месяца она обнаружила у себя признаки беременности. Спохватилась не сразу, грешила на начинающийся ранний климакс. У нее, нерожавшей и никогда до той поры не знавшей мужчину, месячные и без того были нерегулярными. Только постоянная головная боль и сонливость заставили ее обратиться к врачу. Тот подтвердил беременность, назвал срок – семь-восемь недель. Она и без него знала, какой срок, точка отсчета была только одна.

И в этот момент ее вызвали в ректорат и торжественно сообщили, что ее как члена партии, активно участвующего в общественной жизни института, рекомендуют для поездки в Чехословакию на два месяца по обмену опытом. Шел 1967 год, поездки за границу доставались только самым удачливым и пробивным. И Вероника Матвеевна дрогнула. Она не смогла отказаться. Ехать надо было уже через две недели. Она кинулась искать врача-гинеколога, свою старую знакомую, которой доверяла безоговорочно, в надежде сделать аборт в течение этих двух недель. Ей не повезло, знакомая оказалась в отпуске. Она бросилась в женскую консультацию по месту жительства, попросила направление. Ее заставили сдать анализы и направление выписали только после этого. Схватив направление, она помчалась в больницу и там узнала, что на аборты очередь и ее могут положить только через двенадцать дней. А до отъезда осталось всего семь. Она просила, умоляла, плакала, говорила, что уезжает за границу на два месяца и ей непременно нужно успеть… Заведующая отделением презрительно швырнула ей направление назад и фыркнула, что, мол, по заграницам разъезжать время есть, а в очереди постоять вместе с теми, кто не ездит, так вы очень занятая. Конечно, Вероника Матвеевна могла бы обратиться к коллегам по институту с просьбой составить протекцию в какой-нибудь больнице, пусть в самой захудалой, но… Сорок два года. Одинокая. Член партии с безупречной репутацией. Ей было стыдно.