Куявия

Из-за деревьев вышел Иггельд, на плечах громаднейший кабан, таких исполинов Блестка еще не видела. Иггельд свалил его перед мордой дракона. Тот приоткрыл один глаз, грустно вздохнул, подняв облако пыли. От костра донесся веселый крик Ратши:

– Дай ему отдохнуть. Неси второго! Тот еще больше.

– Видел, – буркнул Иггельд.

Блестка перехватила его недоверчивый взгляд. Она поморщилась, свиноеды – не люди, а лишь говорящие животные. Иггельд поколебался, взгляд соскользнул с Блестки на Ратшу и обратно, она услышала его недовольный голос:

– Ладно, ты трех из азарта, но зачем они? Забываешь, где мы и что с нами.

– Забываю, – охотно согласился Ратша. – Когда вот так у костра, за спиной зеленый лес, родничок из-под корней, красивая девушка… на веревке, как коза, птички поют, что еще мужчине надо?.. Ладно, третий пусть остается, вот волки ахнут от такого подарочка… Я первого уже разделал, жарить будешь? Ладно, это я так спросил. Я тебе такое важное дело не доверю…

Иггельд сходил к дракону, принес в чистой тряпице каравай хлеба, сыр, пару луковиц. Блестка удивилась несказанно, когда он положил все это перед нею, развязал руки, все это время хмурился, морщился, кривился, словно касался толстой жабы с вот такими бородавками.

– Ешь, – велел он. – Если не умеешь есть настоящую еду.

Она фыркнула:

– Настоящую?.. Свинину?

– Свинья такая же свинья, как и олень, – ответил он. – Или корова.

Она отвернулась, чтобы даже не видеть, как Ратша насадил на толстый прут освежеванного кабанчика и поместил над крупными пурпурными углями, укрепив на воткнутых по сторонам костра рогульках. Ратша скалил зубы, медленно поворачивал прут, чтобы жарилось равномерно, крупные капли начали срываться на угли, те злобно шипели, как разъяренные коты, запах пошел густой, мясной.

Блестка, поколебавшись, взяла хлеб и сыр, Иггельд с облегчением вздохнул, когда она вонзила зубы в сыр, что Блестку удивило: какая ему разница, голодная или сытая, чего это такой заботливый, совести у куявов, как известно, нет и не будет, какая-то хитрость или подлость, все они гады, свиноеды, а это вообще ставит их за грань людей, так что истреблять их можно и нужно всех без жалости.

Аромат жареного мяса становился все невыносимее. Блестка поднялась и перешла на другую сторону костра. Чтоб сразу не бросились ее ловить, опустилась на землю и скрестила ноги. Здесь легче, ветер относит запахи в сторону Иггельда. Он смотрел непонимающе, на лбу складки, затем собрал на скатерть хлеб и сыр, отнес к ней и снова расстелил перед ее ногами.

– Если твоя… странная вера запрещает есть свинину, – сказал он сердито, – но я не слышал, чтобы запрещала даже нюхать!

Она посмотрела на него холодно, как на говорящее животное.

– Тебе в самом деле нравится запах человеческого мяса на костре?

Иггельд отшатнулся.

– При чем здесь человеческое? Это свинина!

– Никто не отличит мясо человека от мяса свиньи, – ответила она еще холоднее. – Ни один человек! Даже боги ошибались. Кто ест мясо свиньи, тот съест и мясо человека.

Иггельд застыл, она сказала с такой жуткой убежденностью, что он в самом деле ощутил себя этим самым, кто ест человечину. Ратша хмыкнул, Иггельд опомнился, сказал как можно сдержаннее:

– Ладно, дело твое.

Он сел у костра, лицо сердитое, с нею старался не встречаться взглядом. Ратша наконец снял подрумянившуюся тушку, от нежного мяса шел умопомрачительный запах, коричневая корочка потрескивала, лопалась под грубыми пальцами. Поколебавшись, Ратша опустил кабанчика на белую скатерку, хотя, на взгляд Блестки, дико целого кабана класть на скатерть, проще треногу переставить от костра и уже там отрезать ломти мяса, лезвие ножа коснулось бока. Захрустело, в разломы вырвались струйки горячего пара, ароматы кружили голову Ратша с плотоядной улыбкой резал, расчленял, наконец тушка распалась на аккуратные ломти.

Иггельд взял часть грудинки, опередив на мгновение Ратшу, пока тот вытирал лезвие ножа и совал его в ножны, Ратша ухватил заднюю ногу и сразу же впился зубами в нежную истекающую сладким соком плоть, застонал от наслаждения, сок потек по пальцам, а Иггельд перехватил взгляд Блестки, она смотрела уже не как на врага. В глазах не только ненависть и даже презрение, что-то вообще немыслимое, непонятное, он застыл на мгновение, поднес нежное пахучее мясо ко рту, вдохнул пьянящий аромат и… положил на место.