Святыня

Инее. Была ли ее гибель частью замысла или же не была?

– Так что же, – сказала Дезире, – назовем мою философию нигилизмом?

Я покачал головой:

– Нет. Фанатизмом, насквозь пропитанным скептицизмом.

Она улыбнулась:

– Хорошо.

– Рад, что вам понравилось мое определение.

– Я это о том, что все мы смертны. И умрем, хотим мы этого или нет. Уж такова жизнь.

И, перегнувшись ко мне, она бросила мне на колени что-то мягкое.

Мне пришлось дожидаться уличного фонаря, и только тогда я понял, что это, – такой темной была материя.

Это была футболка. На ней белыми буквами были написаны слова «Пожар на бойне», а правое плечо было спущено, так что еще немного – и футболка соскользнула бы с ее владелицы.

Дезире уперлась пистолетом мне в ширинку и склонилась ко мне так низко, что моя ушная раковина ощутила прикосновение ее языка.

– Не во Флориде она, – сказала Дезире, – а в яме. Она еще жива, но умрет, если вы не выполните в точности то, что я вам прикажу.

– Я убью тебя, – шепнул я, когда подъем на мост, достигнув вершины, закончился и начался спуск к другому берегу.

– Так все вы, мальчики, говорите.

* * *

На объезде Марблхедского перешейка, когда океанские волны ревели и бились о скалы внизу, я на секунду заставил себя забыть об Энджи. Я прогнал мучившие меня, одна другой страшнее, картины, я утихомирил черные тучи тревоги, грозившие поглотить меня, и проговорил:

– Дезире...

– Да, так меня зовут. – Она улыбалась.

– Вы желали смерти вашего отца, – продолжал я. – Прекрасно. В этом есть хоть какой-то смысл.

– Спасибо.

– Хоть и с оттенком человеконенавистничества и индивидуализма, одним словом – социопатии.

– Красиво выражаетесь!

– Но ваша мать... Зачем вам нужна была ее гибель?

Ответила она, не задумываясь, и голос ее прозвенел колокольчиком:

– Ну, знаете, как это бывает между матерью и дочерью... Вся эта скрытая ревность... Пропущенные детские утренники в школе, ссоры насчет места в шкафу...

– Я вас серьезно спрашиваю.

Одну секунду пальцы ее задумчиво барабанили по стволу пистолета.

– Моя мать, – сказала она, – была очень красивой женщиной.

– Знаю. Я видел фотографии.

Она фыркнула:

– Что там фотографии! Фотографии – это отдельные моменты. Мама была не просто красавицей, ты, сыщик хренов, она была воплощенной элегантностью, воплощенной грацией и воплощенной любовью без границ. – Дезире втянула в себя воздух.

– Так зачем вам нужна была ее гибель?

– Когда я была еще маленькой, мама взяла меня в город. «Девичник» – так она это называла, день только для девочек. Мы устроили пикник на Лугу, ходили по музеям, пили чай в «Ритце», катались на аттракционах в Паблик-Гарден. Это был чудесный день. – Она поглядела в окно. – А часа в три мы наткнулись на ребенка. Он был моего возраста – а было мне тогда лет одиннадцать. Китайчонок, и он плакал навзрыд, потому что кто-то из проходящего мимо школьного автобуса бросил в него камень и камень попал ему в глаз. И моя мать – я никогда этого не забуду – прижала его к груди, плача вместе с ним. Плакала она беззвучно, но слезы текли по ее щекам, а кровь мальчика пачкала ей блузку. В этом была она вся, Патрик. – Дезире отвернулась от окна. – Она плакала из-за других.

– И за это вы ее убили?

– Я не убивала ее! – прошипела Дезире.

– Нет?

– У нее машина сломалась, кретин! Понятно тебе? Это не планировалось. Она не должна была находиться в машине с Тревором. Она не должна была умереть.

Громко закашлявшись в кулак, она сделала резкий хриплый вдох.

– Произошла ошибка, – сказал я.

– Да.

– Вы любили ее.

– Да.

– Страдали из-за ее гибели, – сказал я.

– Такого ты себе и вообразить не можешь!

– Хорошо, – сказал я.

– Хорошо, что она умерла или что я страдала из-за ее гибели?

– И то и другое, – сказал я.

* * *

Большие чугунные ворота перед нами раскрылись, когда мы подъехали к подъездной аллее, ведущей к дому Тревора Стоуна. Я въехал в брешь, и ворота за мной опять закрылись, а фары машины осветили аккуратно подстриженные ухоженные кусты и живые изгороди по бокам. Потом мы свернули влево, объезжая по белой гравиевой дорожке овальной формы лужайку с огромной купальней для птиц посреди нее. Дом находился метрах в ста от нас, и мы поехали мимо высаженных в два ряда белых дубов. Величественные деревья высились гордо и стойко, как часовые, через каждые пять метров.