В Питер вернутся не все

Но все это Дима видел лишь краем глаза и отмечал как бы на втором плане, с бесстрастием документальной камеры. А основное его внимание — как и всех других (кроме Кряжина) — было направлено на Марьяну.

— Не могу поверить, — пробормотал Полуянов. — Как ты убила? Когда?

— Как когда? — хладнокровно улыбнулась артисточка. — Волочковскую — за десять минут до того, как ты вошел в ее купе. А Прокопенко — ночью.

— Как ночью? — растерянно переспросил Дима. — Когда? Ведь ты же была со мной…

Он даже не заметил, что проговорился, выдал их с девушкой постельную тайну. Однако по сравнению с обвинением в убийстве забота о чести дамы меркла.

— А я сделала все до того, как к тебе пришла, — беспечно отозвалась Марьяна.

И Старообрядцев, и проводница, и Царева смотрели на девушку со смешанным выражением удивления, ужаса и даже некоторого восхищения. А в глазах главного оператора читалось еще и недоверие. И все слегка отодвинулись от молодой актрисы. Своим признанием она точно отгородила себя от них, в прозрачную клетку посадила… Одного Кряжина не интересовало ничего, кроме его поражения и боли в руке. Он плакал — скорее от обиды, чем от боли, и даже не вытирал слез. «Странная реакция, — мелькнуло опять мимолетом у Димы. — С виду столь брутальный мужчина, а ведет себя хуже бабы».

— Зачем ты это сделала? — ошеломленно проговорил журналист, не отрывая взгляда от Марьяны.

— Я расскажу. Только тебе. Одному тебе.

Тут и до Николы наконец дошло заявление девушки. Он воззрился на нее с изумлением.

— Что ж, — оторопело молвил журналист, — давай поговорим.

Он шагнул к выходу из купе. Царева и железнодорожница Наташа посторонились, дали Диме дорогу. Они избегали встречаться с ним взглядом и даже не хотели, чтоб он задел их, словно на Полуянова тоже перекинулась Марьянина зачумленность.

— Пойдем ко мне, — предложила девушка.

— Пошли.

Они проследовали по вагонному коридору — актриса впереди, репортер сзади, точно конвоировал ее.

В пустом и тщательно прибранном своем купе Марьяна уселась на полку, указала Диме на складывающийся стул у стола.

— Садись. Будь как дома.

— Я тебе не верю, — первым делом сказал журналист.

— Не хочешь — не верь, — пожала плечами артистка.

— Зачем ты это сделала? Какой у тебя мотив?

— Мотив… — горько усмехнулась девушка. — А то ты сам не понимаешь, какой у меня мотив!

— Не понимаю, — искренне ответствовал Полуянов.

— Неужели ты не видел, что я была влюблена в Прокопенко? А он… Он всего лишь давал мне надежду. Давал мне шансы. Мы иногда встречались с ним — тайком, тайком ото всех, очень редко…

— Постой! В ту ночь, в Питере, когда ты отказалась пойти погулять со мной, ты действительно была в его номере?

— Ну конечно! Димочка, миленький, не обижайся, я тебя тоже люблю, но по-другому, почти как брата, и мне сегодня было хорошо с тобой. Но Прокопенко — это что-то… он такой… такой незабываемый, мудрый, чуткий… Я все готова была отдать, лишь бы остаться с ним навсегда. Надеялась, он бросит стерву Волочковскую и полюбит меня. По-настоящему полюбит. Но вчера… Когда я узнала, что они решили пожениться… во мне что-то будто взорвалось. Я не помнила себя от обиды и гнева!

Скажи последнюю фразу кто-то другой — прозвучало бы фальшиво. Но в устах Марьяны она была гармоничной.

— И в постель ко мне ты тоже влезла от обиды на режиссера, — грустно констатировал репортер.

— Если честно — да, — со стыдом и раскаянием молвила девушка.

Сердце Поляунова упало, хоть он уже и не ждал иного ответа.

— Но мне, — поспешила добавить актриса, — с тобой было хорошо тоже.

Это «тоже» покоробило Диму.

— А зачем ты убила Волочковскую? — спросил он, и горечи в его словах оказалось больше, чем нужно. Больше, чем он думал. Он и не знал, что в нем есть столько горечи…

— А какая разница, одно убийство или два. Говорят, что у человека, если его не останавливают, вырабатывается привычка убивать… Считай, она выработалась и у меня.

— Убивать привыкают только маньяки, — жестко сказал Дима. — А ты не маньяк.

— Ну неужели ты не понимаешь?! Волочковская — разлучница. Причина всех моих страданий. Женщина, которая увела моего возлюбленного. И она, вдобавок, нисколько не горевала после его смерти. За себя боялась! Чтоб ее не заподозрили, чтобы в тюрьму не упекли.