Тихая гавань

– Как вам удалось?! – Чед на портрете очень похож. Даже улыбка была его.

Вытащив что-то из кармана. Мэтт молча протянул ей руку, и брови Офелии поползли вверх. В руках он держал фото Чеда, которое когда-то незаметно утащил и унес с собой.

– Наверное, у меня клептомания, – хмыкнул Мэтт. Увидев снимок, Офелия облегченно засмеялась.

– Господи, вот он где! А я-то его везде искала! Решила даже, что его прихватила Пип… ну и не хотела спрашивать, чтобы лишний раз не расстраивать се. Думала, фотография лежит у нее в письменном столе или в шкафчике… и искала потихоньку. Но так и не нашла. – Офелия с улыбкой поставила фото на прежнее место. – Ах, Мэтт, как мне отблагодарить вас?!

– Вам нет никакой нужды меня благодарить. Просто я люблю вас, Офелия. И хочу, чтобы вы были счастливы. – Он уже хотел сказать все, что успел передумать за это время, но тут в дом вихрем ворвалась Пип. За ее спиной громким лаем заливался Мусс. Язык у пса свисал чуть ли не до земли – видимо, все время он так и бегал вслед за ней.

– Классный велосипед! Мне нравится! – завопила она, с треском врезавшись в столик, стоявший в прихожей, и чудом не зацепив другой, после чего, вспомнив о тормозах, остановилась в двух шагах от матери с Мэттом. Велосипед был почти взрослый. Пип влюбилась в него с первого взгляда. Офелия молча протянула ей портрет Чеда, и Пип моментально притихла.

– Ух ты… в точности как живой!

Она бросила взгляд на мать. Руки их сплелись, и Пип с Офелией долго молча смотрели в глаза друг другу. В комнате повисло молчание. И вдруг чуткий нос Офелии уловил характерный аромат. Утка не только поджарилась, но, судя по запаху, уже начала потихоньку подгорать.

– Вот здорово! – ахнула Пип, когда раскрасневшаяся Офелия поставила блюдо с уткой на стол.

Они с удовольствием пообедали и прекрасно провели вечер, но Офелия все никак не могла решиться отдать свой подарок Мэтту и колебалась до тех самых пор, пока Пип не отправилась в постель. Подарок был не совсем обычным. Офелия долго колебалась, но потом все-таки решила, что Мэтту он понравится. И сразу же поняла, что не ошиблась. Стоило только Мэтту развернуть подарок, как лицо у него стало в точности таким же, как у Офелии, когда она увидела портрет Чеда. Мэтт поднял на нее глаза, и у него перехватило дыхание. На ладони у него лежал старинный брегет, который принадлежал когда-то еще отцу Офелии. Вещица не только старинная, но и красивая, и теперь ей некому было ее подарить – у нее не осталось ни отца, ни сына, ни мужа, ни брата. Когда-то она берегла часы для Чеда… но теперь его не было, и Офелия решила отдать их Мэтту… Руки у него задрожали. Судя по всему, его так же сильно очаровали часы, как Офелию – портрет сына.

– Просто даже и не знаю, что сказать, – покачал он головой, не в силах оторвать глаз от драгоценной безделушки. А потом привлек Офелию к себе и нежно поцеловал в губы. – Я люблю вас Офелия, – тихо прошептал он.

То, что он испытывал сейчас к этой женщине, так не похоже на его чувства к Салли. Незримые, но прочные узы связывали его с Офелией. Его чувство, может быть, и нельзя отнести к такому светлому и поэтичному чувству, как любовь, зато оно было надежнее и сильнее. Их обоих с неудержимой силой тянуло друг к другу. Ни один человек не сделал бы для нее того, что сделал Мэтт, и Офелия это понимала. Впрочем, и Пип тоже. А в глазах Мэтта Офелия стала единственной женщиной – может быть, одной на миллион. И мысль об этом наполняла его сердце счастьем. Им хорошо и спокойно друг с другом, и у обоих возникло чувство, что, пока они рядом, им уже ничего не угрожает.

– Я тоже люблю вас, Мэтт… Счастливого Рождества! – прошептала она и поцеловала его. В этом поцелуе заключалась и нежность, и симпатия, и страсть, которую Офелия прятала даже от самой себя.

Когда же он наконец, распрощавшись, уехал, то уносил с собой матово поблескивавший старинный брегет ее отца. Офелия, лежа в постели, не сводила глаз с улыбающегося на портрете сына. А возле постели Пип дремач ярко-красный велосипед. Все трое испытывали счастливые минуты.

* * *

Но само по себе Рождество, которое мать с дочерью встретили вдвоем, выдалось совсем не таким радостным. Все их попытки развеселиться оказались тщетными. Перед глазами все время стояли лица тех, кто в такой день должен быть рядом… но кого больше уже не было с ними. Очень заметно стало отсутствие Андреа. А Рождество без Чеда и Теда смахивало на излишне затянувшуюся дурную шутку. Офелия кусала губы, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть: «Ладно, с меня хватит! Немедленно выходите, мне уже надоело!» – и только потом одергивала себя, напоминая, что их уже нет. Но хуже всего, что даже самые сладостные, самые дорогие для нее воспоминания о прежних счастливых днях сейчас были отравлены горечью. Она рада бы забыть обо всем, но пустующее место Андреа за столом все время напоминало ей о ее подлом предательстве.