Артур и Джордж

А потому досье Идалджи Вуд положил на деревянный поднос без всяких ожиданий. Однако на этот раз сэр Артур возвращается в кабинет секретаря задолго до истечения часа, излагая свои соображения еще в дверях.

— Ясно как Божий день, — говорит он, — что этот субъект виновен не более, чем ваша пишущая машинка. Только послушайте, Вуди! Ну прямо-таки шутка. Дело о запертой комнате, только прямо наоборот — не как он в нее проникает, а как из нее выбирается. Шито белыми нитками, а то и без них.

Уже много месяцев Вуд не видел своего патрона в подобном негодовании.

— Вы хотите, чтобы я ответил?

— Ответили? Я намерен больше чем ответить. Я намерен заварить кашу. Я намерен столкнуть лбами кое-кого. Они пожалеют о том дне, когда допустили, чтобы это произошло с ни в чем не повинным человеком.

Вуд еще не вполне понимает, что за «они», как и что за «это», которое «произошло». В прошении он, если не считать странной фамилии, не заметил ничего, сколько-нибудь отличного от десятков других неправосудностей, которые сэру Артуру следует немедля единолично исправить. Но в данный момент Вуда меньше всего заботят справедливость или несправедливость дела Идалджи. Он испытывает только облегчение, что его патрон менее чем за час словно бы сбросил летаргию и унылость, сковывавшие его все последние месяцы.

В сопроводительном письме Джордж объяснил ненормальность положения, в котором оказался. Решение освободить его условно было принято прежним министром внутренних дел мистером Эйкерс-Дугласом, и подтверждено нынешним, мистером Гербертом Гладстоном, но ни тот, ни другой не указали причин такого решения. Приговор Джорджу отменен не был, как не было предложено и никакого извинения за его пребывание в тюрьме. Одна газета, несомненно, проинструктированная за комплотным завтраком каким-то бюрократом с подмигиванием и кивками, бесстыдно дала понять, что министерство внутренних дел не сомневается в виновности заключенного, но освободило его, считая три года тюрьмы достаточным наказанием за такое преступление. Сэр Реджинальд Харди, назначив наказание семь лет, проявил чуть-чуть излишнюю ревностность в защите чести Стаффордшира, и министр внутренних дел всего лишь подправил избыток его энтузиазма.

Все это обрекает Джорджа на душевное отчаяние и практический вакуум. Считают ли его виновным или невиновным? Извиняются ли перед ним за его тюремные годы или оправдывают их? Если — и до тех пор, пока — приговор не будет снят, его не восстановят в списке практикующих юристов. Министерство внутренних дел, возможно, ожидает, что Джордж изольет свое облегчение молчанием, а свою благодарность тем, что сменит профессию, перебравшись с поджатым хвостом куда-нибудь еще, предпочтительно в колонии. Однако Джордж сумел пережить тюрьму только благодаря надежде, благодаря мысли о возвращении к работе — как-нибудь, где-нибудь, но только в качестве солиситора. И его сторонники, зайдя так далеко, тоже не намерены отступить. Один из друзей мистера Йелвертона предложил Джорджу временную работу в своей конторе в качестве клерка, но это не решение вопроса. Решить же его может только министерство внутренних дел.

Артур опаздывает на встречу с Джорджем, которую назначил в «Гранд-Отеле» на Чаринг-Кросс, — он задержался в своем банке. Теперь он стремительно входит в вестибюль и оглядывается по сторонам. Узнать его ожидающего гостя нетрудно — единственное смуглое лицо в профиль примерно в десяти шагах от него. Артур уже готов подойти с извинениями, но что-то его останавливает. Возможно, не слишком по-джентльменски подсматривать за человеком, но ведь не зря же он когда-то записывал приходящих пациентов доктора Джозефа Белла.

Итак, предварительный обзор обнаруживает, что человек, с которым он сейчас познакомится, невысок и худощав, восточного происхождения, с волосами, расчесанными на пробор слева и коротко подстриженными; он носит очки, а также неброский хорошего покроя костюм провинциального солиситора. Все бесспорно, однако это далеко не то же, что распознать с места в карьер французского полотера или холодного сапожника-левшу. Тем не менее Артур продолжает наблюдать, и его тянет назад — не в Эдинбург доктора Белла, но в его собственные годы медицинской практики. Идалджи, как и большинство в фойе, забаррикадирован между газетой и высокой изогнутой спинкой кресла. Однако сидит он не совсем как остальные: газету он держит неестественно близко у глаз и чуть боком, так что его голова повернута по отношению к странице несколько под углом. По опыту Саутси и Девоншир-плейс доктор Дойль в своем диагнозе уверен. Близорукость, возможно, очень сильная. И, кто знает, возможен и некоторый астигматизм.