Артур и Джордж

— Мистер Идалджи.

Газета не отбрасывается в волнении, а аккуратно складывается. Молодой человек не вскакивает на ноги и не бросается на шею своему возможному спасителю. Наоборот, встает он бережно, смотрит сэру Артуру в глаза и протягивает руку. Опасности, что этот человек начнет изливаться по поводу Холмса, нет никакой. Он просто ожидает — вежливо и сдержанно.

Они удаляются в свободную комнату для писания писем, и сэр Артур получает возможность исследовать внешность своего нового знакомого поближе. Широкое лицо, полноватые губы, заметная ямочка в середине подбородка, не носит ни усов, ни бороды. Для человека, отбывшего три года в Льюисе и в Портленде, а перед тем, вероятно, привыкшего к более комфортной жизни, он выглядит так, словно это наказание совсем на нем не сказалось. Его черные волосы тронуты сединой, но она скорее придает ему сходство с мыслящим, культурным человеком. Его вполне можно было бы определить как практикующего солиситора, если бы не тот факт, что он не практикует.

— Вы знаете точную степень вашей близорукости? Шесть-семь диоптрий? Разумеется, я только прикидываю.

Джордж теряется от этого первого вопроса. Он достает очки из нагрудного кармана и отдает их Артуру. Тот исследует очки, а затем переносит внимание на глаза, дефекты которых они исправляют. Глаза эти слегка выпучены и придают солиситору несколько пустое пялящееся выражение. Сэр Артур оценивает этого человека как былой окулист, но он также хорошо знаком с ложными выводами, которые широкая публика склонна извлекать из глазных странностей.

— Боюсь, я не знаю, — говорит Джордж. — Очки я приобрел недавно и не спрашивал про их данные. И я часто забываю их носить.

— И в детстве не носили?

— Нет, не носил. Зрение у меня всегда было плохим, но окулист в Бирмингеме сказал, когда к нему обратились, что прописывать их ребенку неразумно. Ну а потом… ну… я был слишком занят. Но с тех пор, как меня выпустили, я, к сожалению, занят гораздо меньше.

— Как вы и объяснили в вашем письме. А теперь, мистер Идалджи…

— Собственно, произносится Эйдалджи, если вы меня извините, — говорит Джордж машинально.

— Прошу прощения.

— Да я привык. Но поскольку это моя фамилия… Видите ли, в фамилиях парсов ударения всегда на первом слоге.

Сэр Артур кивает.

— Так вот, мистер Эйдалджи, мне бы хотелось, чтобы вас профессионально осмотрел сэр Кеннет Скотт. Его приемная на Манчестер-сквер.

— Если вам угодно. Но…

— За мой счет, разумеется.

— Сэр Артур, я не могу…

— Можете и сделаете. — Это он говорит негромко, и Джордж впервые улавливает шотландскую манеру в произношении некоторых звуков. — Вы ведь не нанимаете меня в сыщики, мистер Идалджи. — Я предложил… предлагаю свои услуги. А когда мы выиграем для вас не только полное оправдание, но и большую сумму в компенсацию за ваше незаконное заключение, я, возможно, пришлю вам счет мистера Скотта, хотя возможно, что и нет.

— Сэр Артур, я ни секунды не предполагал, когда писал вам…

— Да, конечно, как и я, когда получил ваше письмо. Но так уж вышло, и вот мы здесь.

— Деньги значения не имеют, я хочу вернуть мое доброе имя. Я хочу вновь получить право быть солиситором. Получить разрешение вновь открыть практику. Жить тихой полезной жизнью. Нормальной жизнью.

— Разумеется. Но я не согласен. Деньги имеют огромное значение. И не просто как компенсация за три года вашей жизни. Деньги, кроме того, — символ. Британцы уважают деньги. Если вас оправдают, публика будет знать, что вы невиновны. Но если вам, кроме того, заплатят деньги, публика будет знать, что вы абсолютно невиновны. А это огромная разница. Кроме того, деньги докажут, что в тюрьме вы оставались только из-за коррумпированной бездеятельности министерства внутренних дел.

Джордж, осмысляя этот довод, медленно кивает сам себе. На сэра Артура этот молодой человек произвел впечатление. Он как будто обладает спокойным и вдумчивым умом. Полученным от шотландской матери или отца-священника? Или это результат их благотворного смешения?

— Сэр Артур, могу я спросить, христианин ли вы?

Теперь настала очередь Артура растеряться. Он не хочет обидеть этого сына деревенского прихода, а потому отвечает собственным вопросом:

— Почему вы спрашиваете?

— Я, как вы знаете, рос в доме священника. Я люблю и уважаю своих родителей и, естественно, в детстве разделял их верования. И могло ли быть иначе? Сам я никогда бы не стал священником, но я принимал изучения Библии как лучшее руководство для ведения честной и достойной жизни. — Он взглядывает на сэра Артура проверить, как тот реагирует. Мягкость глаз и наклон головы поощряют его продолжать. — Я по-прежнему считаю их наилучшим руководством. И я думаю, что законы Англии — наилучшее руководство для того, чтобы общество в целом могло вести честную и достойную жизнь в дружном единстве. Но затем начались мои… мои испытания. Поначалу я воспринимал происходящее как злополучный пример неверного употребления закона. Полиция допустила ошибку. Но ее исправят судьи полицейского суда. Судьи сделали ошибку, но ее исправит суд квартальных сессий. Суд квартальных сессий допустил ошибку, но ее исправит министерство внутренних дел. И я надеюсь, ошибка еще будет исправлена министерством внутренних дел. То, что произошло, — источник большой боли и по меньшей мере крайних неудобств. Тем не менее закон в конце концов восстановит справедливость. Вот во что я верил и все еще верю. Однако все оказалось много сложнее, чем я вначале предполагал. Я прожил жизнь в пределах закона, то есть принимая закон как свое руководство, а христианство служило нравственной поддержкой вне его. Для моего отца, однако…