Бойся своих желаний

18. Одиночка

Прошло пять лет

Август 1991 года, Москва

В графе отец стоял прочерк. А дочку Юля назвала Мишель.

Ее долго отговаривали в загсе, даже отказывались регистрировать девочку. Но Джулия уперлась: «Хочу – и все. По какому закону запрещено?» Конечно, не стала распространяться перед загсовыми тетками: почему-то уверилась, что будет мальчик, и выбрала ему имя, и именно Мишель, а не Миша. Мишель – в память о той ночи на берегу моря, когда ребенка зачинали, и тех песнях, что тогда пел смазливый дурак, будущий отец, не захотевший, в итоге, стать отцом. И еще Мишель – напоминание о семейной тайне, о битлах: как-никак один из них карапузику приходится родным дедушкой. А когда вдруг родилась девочка, получилось, что Мишель в женском варианте даже лучше, чем в мужском: «Мишель, ма бель…» – чем не колыбельная для хорошенькой малютки?

Жизнь матери-одиночки, конечно, была сложна. Что говорить! Ночные крики, отупение и постоянное желание уснуть, и мечта просто погулять по улице (а не нестись в молочную кухню или с коляской в детскую поликлинику). Все через это прошли – а кто не прошел, того никакие слова, описывающие сей кошмар, не проймут.

Однако Джулии все-таки пришлось легче, чем миллионам советских мам, имевшим несчастье родить, когда советская эпоха начала трещать и рушиться. У нее был дедушка (прадед, возлюбивший новорожденную Мишель страстно, нежно и пылко). Человеком Петр Ильич Васнецов был непростым. Он преодолел опалу и почетную ссылку в Нью-Йорк. И теперь, при Горбачеве (с которым они подружились во время поездки последнего в Америку), он стал ни много ни мало секретарем ЦК КПСС и правой рукой секретаря Генерального. Как следствие – Юли с младенцем не коснулась нехватка всего и вся, характерная для страны на рубеже восьмидесятых и девяностых. Не пришлось Джулии стоять в очередях ни за яйцами, ни за подсолнечным маслом – которые растягивались прямо на улицах на четыре-пять часов. Девушка даже (в отличие от прочих москвичей, не говоря уж об иногородних) сыр и ветчину видывала, и суп варила из настоящей курицы (ее приносила бабушка и почему-то называла «академической»).

А с ребенком ей помогала та самая тетка из Ельца, что безуспешно пасла Юлю, когда та была девочкой. Поэтому не сразу, но step by step молодая мамаша приспособилась и даже академку не стала брать, летом на госдаче с Мишель перекантовалась, а в сентябре в универ вернулась. Словом, все шло прекрасно (за исключением того, что дед постоянно работал, серел, худел и спадал с лица) – до одного раннего августовского утра, когда Джулию разбудил звонок в дверь.

Девушка вскочила. Накинула халатик, понеслась к двери. Сердце испуганно колотилось. Глянула в глазок – и остолбенела. На пороге стоял дед.

Юля распахнула дверь.

Дед оказался, несмотря на то, что день обещал быть жарким, солидно экипирован: плащ, твидовая кепка. В руках – небольшой чемоданчик.

– Что случилось? – округлила глаза внучка. – Заходи!

– Некогда! – отмахнулся Петр Ильич. – Твердолобые комуняки взяли власть.

– Что?!

– Они свергли Горбачева, заперли его на даче в Форосе. Путч. Называется ГКЧП – Госкомитет по чрезвычайному положению. Янаев, Язов и прочие.

– О господи!

– Не волнуйся. Мне почему-то кажется, что они – ненадолго. Но дров наломать могут.

– А ты? Ты куда собрался?

– Перехожу на нелегальное положение, – улыбнулся Васнецов. – Не бойся, тебя они не тронут. Да и меня на самом деле вряд ли. Я просто перестраховываюсь. Береженого бог бережет. Но ты на всякий случай будь осторожна. На улицу не выходи. Они вводят в столицу войска.

– Боже ты мой!

– Да, все по-серьезному. Здесь кое-какие документы, – дед протянул Юле чемоданчик. – Спрячь их и никому не показывай. Лучше даже не открывай. Все, я побежал.

И он в буквальном смысле слова – побежал. Как мальчишка, понесся вниз по лестнице – бодрый, крепкий, подтянутый, слегка за шестьдесят. И не скажешь, что дед, не говоря уже: прадед.

Джулия бросилась к телевизору – услышать последние официальные новости.

19. Какая встреча!

Прошло четыре дня

Август 1991 года

Москва

Подчиняясь не разуму, но инстинкту, Джулия одела Мишель и вышла на улицу. В воздухе уже витало предощущение свободы. Никто ни о чем толком не знал, но все вокруг тем не менее говорили: кончено. Путч провалился. Свобода. Свобода. Свобода!

Эйфория захлестывала москвичей. Ни разу за свою двадцатидвухлетнюю жизнь Джулия не видела в Белокаменной столько радостных лиц. Впрочем, она и после так много счастливых ни разу не видывала. На самом деле тот день оказался лишь мимолетной паузой в череде серых будней, занятых выживанием. А тогда ведь мнилось – конец пути. И самое трудное и страшное – позади. И впереди – торная и солнечная дорога, где будет свобода, умные и смелые руководители, полно денег и продуктов.