Пуаро бормотал, не слушая меня:
— Но тогда, возможно… да, конечно, возможно, но тогда… Ах, я должен привести в порядок мои мысли! Метод, порядок — вот сейчас они мне особенно необходимы. Все должно располагаться в нужном порядке, иначе я ошибусь. Где это — Марби? — неожиданно спросил он, снова обернувшись ко мне.
— За Кранчестером.
— Как далеко?
— Миль четырнадцать.
— Вы не смогли бы съездить туда? Скажем, завтра?
— Завтра? Завтра воскресенье… Да, смогу. А зачем?
— Поговорить с этой миссис Фоллиот об Урсуле Борн.
— Хорошо, но мне это не совсем приятно.
— Сейчас не время колебаться — от этого может зависеть жизнь человека.
— Бедный Ральф, — вздохнул я. — Но ведь вы верите в его невиновность?
— Хотите знать правду? — серьезно спросил Пуаро.
— Конечно.
— Тогда слушайте, мой друг: все указывает на него.
— Что? — воскликнул я.
— Да, — кивнул Пуаро.
— Этот глупый инспектор — а он глуп как пробка — все сводит к нему. Я ищу истину — и истина каждый раз подводит меня к Ральфу Пейтену. Мотив, возможность, средства. Но я сделаю все, что от меня зависит, я обещал мадемуазель Флоре. А эта малютка верит. Глубоко верит.
11. Пуаро наносит визит
Мне было немного не по себе, когда на следующее утро я позвонил у ворот «Марби Грендж». Я не очень-то понимал, что надеялся узнать Пуаро. Он поручил это дело мне. Почему? Потому ли, что ему — как при попытке опросить майора Блента — хотелось самому оставаться в тени? Если в первом случае это желание было понятно, то на этот раз оно казалось совершенно бессмысленным. Мои размышления были прерваны появлением подтянутой горничной. Да, миссис Фоллиот дома. Оказавшись в гостиной, я с любопытством огляделся в ожидании хозяйки дома. Старинный фарфор, гравюры, слегка потертые портьеры и чехлы на мебели. Я оторвался от созерцания гравюры Бартолоччи,[4] когда в гостиную вошла миссис Фоллиот — высокая шатенка с приятной улыбкой.
— Доктор Шеппард? — неуверенно спросила она.
— Да, разрешите представиться, — ответил я. — Прошу извинить за непрошеный визит, но мне хотелось бы получить кое-какие сведения о вашей бывшей горничной, Урсуле Борн.
При упоминании этого имени любезная улыбка слетела с уст миссис Фоллиот, и от ее манер повеяло холодом. Она казалась смущенной, даже растерянной.
— Урсула Борн? — заговорила она с явным колебанием.
— Да, может быть, вы забыли, кто это?
— Я… Нет, помню превосходно.
— Она ушла от вас около года назад, если не ошибаюсь?
— Да. О, да. Именно так.
— Вы были ею довольны? Сколько времени она пробыла у вас?
— Ну… год, может быть, два, я точно не помню… Она… Она очень добросовестная. Вы будете ею довольны. Я не знала, что она уходит из «Папоротников».
— Вы не могли бы рассказать мне о ней? Откуда она? Из какой семьи? То, что вам известно.
Лицо миссис Фоллиот стало совсем ледяным.
— Не имею ни малейшего представления.
— Где она служила до вас?
— Не помню. — Миссис Фоллиот начинала сердиться. Она откинула голову — движение почему-то показалось мне знакомым.
— Все эти вопросы необходимы?
— Конечно, нет, — ответил я, удивленный ее поведением.
— Я не думал, что вам это неприятно. Простите.
Ее гнев прошел, она снова смутилась.
— О, нет. Уверяю вас, я охотно отвечу на ваши вопросы. Только мне показалось странным… Да, немного странным…
Преимущество профессии врача в том, что мы привыкли распознавать, когда люди нам лгут. Все поведение миссис Фоллиот показывало, что она не хочет отвечать на мои вопросы. Очень не хочет. Она была взволнована и чувствовала себя неловко — здесь скрывалась какая-то тайна. Эта женщина явно не умела и не любила лгать — ребенок понял бы, что она лжет.
Но не менее ясно было и то, что больше она мне ничего не скажет. Какая бы тайна ни окружала Урсулу Борн, от миссис Фоллиот мне ее не узнать. Потерпев поражение, я снова извинился и ушел.
Заглянув к некоторым пациентам, я вернулся домой к шести часам. Каролина сидела за столом; на столе еще стояла неубранная чайная посуда. На лице Каролины было хорошо знакомое мне выражение торжества: либо она что-то от кого-то узнала, либо что-то кому-то сообщила. Я подумал: «Что именно?»
— У меня был очень интересный день, — начала Каролина, как только я опустился в кресло и протянул к огню камина ноги.