Батумский связной

И дом показался. От него еще кое-что осталось – стены были целы, и крыша тоже. Окна выбиты все до одного, да и рамы выломаны. Двери разрублены на куски – видно, для крестьянских хат они слишком велики, а на дрова неудобны.

С тяжелым чувством Борис поднялся на крыльцо. Вот большой зал, где устраивались званые вечера. На этом рояле Варя играла менуэт Моцарта… Рояль разрублен топором. Зачем, зачем это? Из той бессмысленной, дикой злобы, которая овладевает грабителем? Если мне не унести эти вещи, то я их уничтожу, чтобы они не достались никому? Что за дикая, извращенная, людоедская логика!

Узорный паркет весь взломан – искали, что ли, какой-нибудь тайник?

Вдруг в дальнем конце зала послышалось странное цоканье. Борис повернул голову. К нему, громко цокая копытами по паркету, шла коза. Изо рта у нее торчали бумажные листы, которые она ритмично пережевывала. Борис подошел ближе, наклонился и увидел, что коза жует страницы французской книги XVIII века.

Случайно уцелело одно из зеркал, и Борис увидел в нем дикую картину – разгромленный зал усадьбы, козу, жующую французский роман, и себя, заросшего, грязного, изможденного…

* * *

Никто его не будил, Борис проснулся сам, нашел в комнате кувшин с водой и таз для умывания. Потом он оделся и, с трудом найдя выход, пошел по саду к воротам, никем не остановленный.

На солнцепеке возле мечети мирно беседовали три солидных пожилых татарина. Борис подошел к ним и, вежливо поздоровавшись, спросил:

– Вы ведь часто здесь бываете?

– А как же, – ответил за всех седобородый патриарх, – мы ведь правоверные, мечеть – наш второй дом.

– А не помните ли вы, случайно, месяц назад, в начале августа, сюда приходил господин лет тридцати, в черно-белой черкеске, с маленькими усиками? Мне хотелось бы знать, к кому он приходил?

Татары посовещались и не вспомнили такого господина, Борис их за это не винил – уж больно мало примет он дал, да и времени много прошло. Однако следовало еще раз попытать счастья, потому что твердо известно, что в мечети Махарадзе был. Что ему там было нужно?

Пока Борис оглядывался в поисках нужного человека, его самого тихонько окликнули. Маленького роста хромой татарин подметал дорожки возле мечети, он-то и обратился к Борису:

– Ваше благородие, можно вас обеспокоить?

Борис подошел к хромому – уж кто-кто, а уборщики и слуги всегда замечают больше других.

– Что ты хотел, любезный?

Татарин прижал палец к губам и, поманив Бориса за собой, пошел, сильно хромая, куда-то вбок от мечети.

– Ты куда это, любезный? – Борис остановился в сомнении.

– Идемте, ваше благородие, не сомневайтесь! Все вам сейчас расскажу. Я этого господина в черкеске видел, все знаю, зачем он приходил.

Борис прибавил шагу, посчитав, что хромой хочет получить деньги за информацию и для этой цели ведет его подальше от любопытных глаз. Уборщик, хоть и хромал, но шел достаточно быстро. Они обошли мечеть, завернули за неказистый домик – должно быть, сторожка, прошли между сараями…

– Стой! – крикнул Борис. – Дальше не пойду. Говори, что знаешь, а не то… – Он, движимый неясной тревогой, схватил хромого за плечи.

Татарин начал вдруг бурно жестикулировать, будто был глухонемым, и так скривил свою физиономию, что смотреть на него без отвращения было невозможно.

Борис хотел было плюнуть и уйти, но в тот самый момент, когда эта здравая мысль пришла ему в голову, по ней (голове) кто-то ударил так сильно, что Борис утратил контакт с окружающей действительностью, успев подумать только, какого он свалял дурака, позволив уроду-уборщику заманить его в ловушку и отвлечь внимание дурацкими гримасами.

Борис пришел в себя от холода. Холод в Крыму летом – явление необычное, и от удивления Борис открыл глаза. Холодно ему было от того, что лежал на каменном полу. Оглядевшись, Ордынцев увидел вокруг что-то вроде запущенной, давно не посещаемой часовни псевдоготического стиля. Он вспомнил, что накануне горничная княгини что-то говорила ему насчет часовни… Стало быть, это та самая часовня и есть, где обитают привидения старого барина и белой дамы…

Борис попытался подняться. Голова болела, но кости были целы, и значительных повреждений в своем организме он не обнаружил. Он встал и подошел к двери… Дверь, естественно, оказалась запертой. Следующим побуждением было выбраться через окно. Окно было большое, стрельчатое, как полагается, без всяких стекол… но когда Борис осторожно выглянул в него, то сразу же отшатнулся: за окном стена часовни переходила в почти отвесный головокружительный обрыв, уходивший прямо в море. По обрыву кое-где цеплялись корнями чахлые кустики, море снизу Борис не видел, но оно напоминало о себе грозным шумом.