119  

По целому миллиону причин — и все как одна уважительные — мы не говорили ни о каких деталях, касающихся ее романа. Ни о названии, ни о сюжете, ни об издателях, ни об авторском договоре, ни о роли Фрэнсиса в его составлении (а если не он, то кто же?). Стоило мне коснуться этой темы, и Ванесса наглухо замыкалась. Очень тактично с ее стороны. Но попытки щадить мои чувства лишь оттягивали мое выздоровление.

Она сдернула с меня одеяло. Возникла неловкость, ибо у меня в тот момент был стояк. Так уж устроен мой организм: депрессия вызывает эрекцию. То же самое грипп. Когда я гриппую или тоскую, кровь приливает к члену.

— Это в честь чего? — спросила она.

— Это свидетельство моей радости за тебя.

— Что же будет, когда я начну приносить домой литературные премии?

— Вот принесешь, тогда увидим.

— Скажи, что поедешь со мной на рынок, и тогда я тебе отсосу.

— Хорошо: я поеду с тобой на рынок.

— И задним числом никаких отказов.

— Никаких отказов.

В подтверждение я широко распахнул руки и запел «Я готов к любви».[94]

Судите сами, насколько изменились наши отношения. В былые времена она со словами «Ни хрена подобного!» вышла бы из комнаты; теперь же она склонилась к моей болезненной эрекции и сделала свое дело. Мы оба были готовы к любви в ту пору, о чем я теперь вспоминаю со светлой грустью.

По нашим меркам и со скидкой на мои расстроенные нервы это были воистину идиллические времена. Я никогда не видел Ванессу столь счастливой и столь прекрасной. Она насвистывала, занимаясь домашними делами. Она готовила мои любимые запеканки в горшочках, иногда дважды в день — к обеду и к ужину. Более того: подавая их мне, она надевала туфли на высоченном каблуке и полупрозрачные блузки. Она читала вслух газетные статьи, могущие меня заинтересовать. Она рассказывала мне занимательные истории и анекдоты. Единственной темой, которую она старательно обходила в разговорах, был ее роман. И в этом я видел подтверждение того, что меня ожидает пренеприятный сюрприз. Ну и ладно. Пусть как хочет, так и воротит, если это делает ее счастливой — а это совершенно очевидно делало ее счастливой.

Не исключено, что мой нервный срыв усугубило чувство вины: я наконец-то осознал, насколько жестоким и несправедливым было мое обращение с Ванессой, когда я с самого начала нашей совместной жизни сделал себя не то чтобы главой, но центром семьи, — моя литературная карьера была превыше всего, мой творческий огонь нуждался в постоянной подпитке и заботе, а все прочие заботы были малосущественны. Когда ты впервые за много лет видишь любимого человека счастливым, впору спросить себя: а почему до сей поры этот человек чувствовал себя несчастным? Какова твоя роль в том, что он так себя чувствовал?

Однако меня больше беспокоило то, что последует за этим периодом радостных надежд, когда она столкнется с неминуемым разочарованием: отсутствием читателей, отсутствием продаж, отсутствием отзывов в телеобозрениях и рецензий в печати (пусть даже вздорных и глупых), отсутствием ее книги на магазинных стендах и в каталогах продаж, — все та же черная дыра… Я пытался подготовить ее к такому обороту событий, но, при ее необычайно переменчивом характере, никакие предупреждения не действовали. Тра-ля-ля, жизнь писателя прекрасна! Отчасти, разумеется, это была демонстрация — она показывала мне, как должен вести себя успешный писатель. Смысл был таков: «Смотри и учись. А то ты вечно со своими жалобами и рассуждениями о гибели литературы. Все это может быть легко и приятно. Представь, какой безоблачной могла бы быть наша с тобой жизнь — наша с тобой, а не только ты, ты, ты и ты со своей уныло вытянутой физиономией». Она забыла, что я в самом начале своей карьеры был точно таким же, как она сейчас; забыла, как мы плясали на радостях в гостиной, когда я получил свой первый гонорар, а после потратили значительную его часть на отпуск в Таормине, где отыскали дом Д. Г. Лоуренса с памятной доской.[95]

— Когда-нибудь этот дом будет принадлежать тебе, дорогой, — сказала она, и мы снова радостно плясали прямо на улице.

И сейчас я знал, что все это добром не кончится, но пока что — даже несмотря на мой нервный срыв — наша жизнь была прекрасной. И это сразу ощущали приходившие к нам в ту пору гости — этакий липкий аромат, как у едва распустившихся лилий, — запах любящих друг друга мужа и жены (разве что мужниной любви в этой смеси было чуток побольше).

  119  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×