Родителей я застал складывающими мозаичную картинку Честерского замка. Ту же мозаику с тем же замком они складывали и в мое предыдущее посещение. Должно быть, когда по завершении картинки они просили новую, им давали ту же самую, а они либо этого не замечали, либо ничего не имели против. Обычное дело: большинство читателей в этой стране, едва закончив одну книгу, приступали к следующей, точно такой же во всех отношениях, кроме некоторых второстепенных деталей сюжета, а ведь они не могли в свое оправдание сослаться на старческий маразм. Глядишь, и наступит время, когда человеку будет хватать одной книги на всю жизнь. Прочел и тут же начал сначала. Как говорят американцы: «Снова, и снова, и снова опять».
Мама меня узнала, отец — нет. В прошлый раз было наоборот, что свидетельствовало о некоторой переменчивости их состояний.
Она, как всегда, смотрелась прекрасно в розовато-лиловом костюме от «Шанель» с узкой юбкой, которая открывала ее изящные ноги, в данный момент широко расставленные, подобно ногам счастливчика-тарантула на теплой подушке Поппи в Манки-Миа. Имелся и берет, по-прежнему лихо заломленный набок, вот только стрелка-антенна на нем печально поникла и уже не казалась способной принять какие-либо сигналы.
— Что ты здесь забыл? — спросила она, глядя куда-то поверх моего плеча.
— Тебя, — сказал я, пытаясь поцеловать ее в губы.
Куда же они делись, ее губы? Аналогичный вопрос, наверное, возникал у Бобо Де Соузы, когда она и Сэнди предавались леденящей страсти.
Однако в мамином случае все объяснялось просто, не в пример Ферберу. Несколько лет назад она сделала пластическую операцию, чтобы походить на одну итальянскую порнозвезду, но затем возненавидела губастый рот, которым ее снабдили хирурги, и потребовала удалить его ко всем чертям. В результате она осталась вообще без губ.
— Эй, мистер умник! — подал голос отец. — Ты к кому лезешь целоваться?
Мама пожала плечами.
— В нем проснулся инстинкт собственника, — сказала она и покрутила пальцем у виска, точь-в-точь как это делала Ванесса, говоря о непрерывности своего творческого процесса.
— Просто я восхищаюсь твоей женой, — сказал я отцу.
— Женой?! Кто тебе сказал, что это моя жена?
— Я всегда это знал.
— Значит, ты всегда ошибался. Это не моя жена. У меня нет жены.
Разговаривать с ним было бесполезно, как с Отелло в припадке ревности.
— Он считает меня своей любовницей, — прошептала мама. — Он думает, что бросил свою жену из-за меня.
— Я восхищаюсь ею, кем бы она ни была, — сказал я отцу.
Сочувствия к нему я не испытывал — чего вы хотите от человека, который никогда не питал горячей любви к своим родителям или никогда не видел их полностью вменяемыми.
— Взгляни на эти ноги, — сказал отец, звучно булькая слюной.
— Красивые, — согласился я.
— Красивые, и только? Да они шикарны! У моей бывшей жены были похожие, но эти гораздо лучше, чем у нее.
— Ты считаешь это оскорблением или комплиментом? — спросил я у мамы.
— Ни тем ни другим. Он ведь чокнутый.
— И тебя это не раздражает?
— Напротив, в компании с таким чокнутым мне веселее, чем когда он… — Мама запнулась и не смогла найти нужное слово.
— О чем вы шепчетесь? — насторожился отец.
— Он с тобой согласен, — ответила ему мама.
— Насчет чего?
— Насчет меня.
Отец повернулся ко мне, пытаясь сфокусировать взгляд.
Похоже, его посетила мысль — гостья нечастая.
— Ты ее хочешь? — спросил он.
— Нет, конечно же.
— Почему? Что с ней не так?
— С ней все хорошо. Она великолепна. Но я считаю, что должен оставить ее тебе.
— Мы можем иметь ее вместе, — сказал он. — Она возражать не будет.
Он подмигнул маме полуслепым, налитым кровью глазом, а затем вновь обратился ко мне:
— Как ты относишься к групповухе?
— Хватит, Гордон, — сказала мама. — Заткнись.
Ее слова пробились сквозь туман маразма и возымели обычный эффект. Отцовское оживление как рукой сняло.
— Займись картиной, — приказала она. — За тобой ров, ты помнишь? Подбери однотонные кусочки.
И он занялся рвом. А мне впервые в жизни стало жаль отца и с ним заодно себя — конечно, не из-за упущенной групповухи с мамой, а потому, что его и мои греховные помыслы так и остались помыслами. В наши дни трудно разгуляться старым циничным демонам любострастия. Трудно развратничать с размахом и без оглядки. Трудно быть просто мужчиной, и все.