Блуда и МУДО

Они спустились с насыпи на шоссе, пристроили рюкзак на седло велосипеда и пошагали вдоль домиков разъезда. В палисадниках сушилось бельё.

– Я вчера придумал, как мне резко разбогатеть, когда меня выгонят из МУДО, – рассказывал Щёкин, за руль толкая вперёд велосипед. – Открыл новую профессию – идунахер. Это специалист, который ходит на хер. Открою свою фирму, стану первым и самым богатым идунахером Ковязина. Если кому-то надо кого-то послать на хер, он мне звонит. Я сразу приезжаю, он мне платит и посылает меня. За дальнюю дорогу буду брать двойные командировочные. Поначалу, думаю, учредить штат человек в тридцать. Потом, конечно, штат придётся увеличивать – спрос-то будет ажиотажный. Ну, затем филиалы по всему миру разбросаю… Разбогатею, выкуплю Троельгу и организую здесь корпоративный музей. Экскурсоводом возьму Костёрыча, с ним уже договорился. Он будет водить всяких японцев по Троельге и рассказывать, как всё началось с того, что Шкиляева послала меня сюда на хер.

Теперь они уже шли под гору по мягкой, песчаной просёлочной дороге с травяной холкой между колеями.

– Ехали медведи на велосипеде, – бормотал Щёкин. – А за ними педики на велосипедике… Слушай, у тебя же на велике на раме седулка приделана… Давай ты наденешь рюкзак и поедешь, а я на седулку сяду. Домчимся до лагеря за секунду, как Гагарины.

– Иди на хер, – мрачно сказал Моржов.

Слева над плечом Моржова поднималась высокая, мохнатая стена елей. Моржов вспомнил, как в таком же ельнике он писал свои пластины из цикла «Еловые стволы». (Капелла Поццо и Бьянко, два серебряных лота арт-аукциона…) Ёлки походили на монахинь, до пят закутанных в чёрное, с остроконечными клобуками на головах. Раньше Моржову казалось, что в женском монастыре и укрылся рай, когда в тайне от всех любовь молча и свирепо взрывает уставы и устои. Но после тех пленэров он понял, что всё это – враньё несостоявшихся сладострастников. В глубине ельника, как в тёмном монастырском подвале, было сумрачно, холодно, сыро. Все пути загромождали осклизлые валежины, что обросли бородами плесени и растопырили отточенные мёртвые сучья. Под густым оперением папоротника росли только нарывы мокрых мухоморов. Даже солнечный свет на дне ельника стекленел разводьями паутин, словно изморозью на зеркале, и уже не грел.

– А как там девки устроились? – спросил Моржов.

– Да устроились как-то. – Щёкин пожал плечами. – Хрена ли, они ведь третий день здесь уже. Шкиляиха всё подогнала: продукты привезли, газовый баллон для плиты на кухне, посуду одноразовую, волейбольные мячи, пластилин, блин, какой-то. Нашенским детям – ни шиша не полагается, они же ночевать здесь не должны, а америкосам купили спальные мешки, настольные лампы, полотенца, шампуни там всякие – в общем, комбижир ежедневно. В Яйцеве Каравайский нанял друидов, и они с Костёрычем подшаманили что надо: койки собрали, проводку проверили, сортир палками подперли. Полный щорс, короче. Теперь всё: ждём ваше сиятельство.

Моржов и Щёкин спустились по просёлку до отворота на подвесной мостик и завернули за остриё елового клина. Отсюда, с невысокого взгорья, Моржов и увидел Троельгу.

Лагерь стоял на зелёной полянке под вскинутым крылом ельника и был похож на глухариное гнездо или даже на древний бревенчатый кремль. Талка здесь изгибалась как-то совсем интимно – словно приобнимала поляну с лагерем. А справа и слева, будто родители, поднимались горы. Матушкина гора нежно волновалась бело-зелёными берёзовыми переливами и щебетала. Отцовская гора хмурилась ельником, в котором время от времени свистели и протяжно стучали поезда. Дальний проём выводил неведомо куда: там лучилось небо, пухли облака, что-то просторно зеленело и голубело, блестели какие-то мелкие искры, плыл и клубился свет.

В своей душе Моржов уже освободил место для Троельги. В силу хитроумности организации его натуры эта полость имела достаточно причудливую конфигурацию. И Моржов с изумлением почувствовал, что та Троельга, которую он увидел, легко и точно заполняет оставленные для неё объёмы, словно он заранее знал, какой эта Троельга будет.

Колеи просёлка изящным виражом дружно проскальзывали в ворота. Ворота представляли собою два железных столба с жестяным, в меру ржавым полотнищем, в котором трафаретом было прорезано: «Детский лагерь „Троельга"». Щёкин толкал к воротам моржовский велосипед, навьюченный рюкзаком, – словно вёл послушного ослика. Моржов шагал следом и чувствовал себя каким-то помещиком, боярином Ковязей, которому показывают его новую, только что купленную усадьбу.