Любовник богини

Варенька слабым отзвуком мысли подумала, что Василий, кажется, был прав. Какие там триста лет! Судя по наружности колдуньи, ей можно было дать с таким же вероятием и невероятием и сто, и тысячу, и сто тысяч лет… и миллион. Ни время, ни невзгоды жизни уже не могли ни коснуться, ни как-то повлиять на эту статую смерти. Она изжила срок, когда старость что-то значит.

Всесокрушающая рука времени, коснувшись колдуньи в предназначенный час, сделала свое дело — и остановилась.

Но самыми поразительными во внешности Кангалиммы были ее волосы. Чудилось, десятилетия (столетия?) должны были давно выполоть растительность на ее голове, однако у нее не было даже ни единой сединки! Длинные, тяжелые, блестящие от кокосового масла платиновые пряди ниспадали до самых пят, отсвечивая в лучах солнца каким-то странным зеленоватым блеском.

«Говорят, у покойников, у упырей растут в могилах волосы и отрастают ногти!» — в ужасе подумала Варенька, с трудом отводя взгляд от скрученных птичьих лапок — рук колдуньи, так и не разглядев, длинные ли у нее ногти.

Кангалимма по-прежнему стояла неподвижно, словно превратившись в безобразного бронзового идола, не сводя горящих углей своих глаз с оцепенелых европейцев. В одной руке она держала небольшое блюдо, на котором пылал большой кусок камфары. Желтоватое бледное пламя, развеваясь по ветру, почти касалось ее лица, лизало ей подбородок и жгло ее мертвенное лицо; но она, казалось, не чувствовала огня. Голову ее обвивала золотая змея с пустыми, как бы выколотыми, глаза ми, в которых мерцали темные тени. Вокруг морщинистой, как гриб, тонкой, как косточка, шеи колдуньи лежал тройной ряд золотых тяжелых цепей, а поверх них — ожерелье из каких-то бледных камней, напоминающих туманные опалы. Совершенно такого цвета были глаза Кангалиммы, но вдруг они вспыхнули, наливаясь темным серым светом, когда взор их упал на Нараяна.

Глубокий вздох приподнял кисею цвета шафрана, обвивающую тощую фигуру.

— Богиня явилась к человеку! — прошелестело на сухих, почти прилипших к черепу губах — и колдунья засеменила ногами: сперва медленно, судорожно, неровно; потом постепенно движения ее стали плавнее — и вот, нагнувшись всем телом вперед, извиваясь во все стороны, она с невероятной быстротой понеслась вокруг пришельцев. Беззвучно касались травы сухие, костлявые ноги; желто-зеленые космы извивались, как стая змей, разлетались во все стороны, едва не достигая лиц оцепеневших людей. Они еле успевали отшатываться.

Вдруг старуха подпрыгнула, взвилась в воздух, будто у нее выросли крылья или неведомая сила подтолкнула ее ввысь, — и путешественники хором вскрикнули, увидав ее стоящей на голове сиватериума, между его четырьмя рогами.

Это была сама Смерть, которая сейчас восторжествует над Жизнью! Все поплыло перед глазами Вареньки, тошнота подкатила к горлу, и она рухнула бы, где стояла, когда бы Василий не подхватил ее. Он шепнул что-то, однако его заглушил пронзительный голос:

— Горе, горе вам! Горе вам, дети нечестивых ракшасов! Горе вам, не верующим в богиню Кали и великого Шиву! Демоны! Вы ходили в обуви из кожи священной коровы!.. Зачем ты привел ко мне их, нечестивых?

Поскольку голова колдуньи была воздета к небесам, Вареньке на какой-то бредовый миг почудилось, будто сие исчадие ада вопрошает самого господа бога, однако ответил ей Нараян:

— Я привел к тебе мужчину и женщину, чтобы ты нарекла их мужем и женой.

Колдунья сошла на землю, мелко переступая по чудовищному черепу сиватериума, и стала лицом к лицу с Нараяном. Сухие губы раздвинулись в подобии усмешки.

— Они бхилли? — вопросила Кангалимма, нимало не обращая внимания на Вареньку и Василия, хотя ясно было, что речь идет о них.

— Они иноземцы из-за гор. Из северных земель, — проговорил Нараян. — Из тех стран, откуда приходит Луна.

— Откуда приходит Луна!.. — словно эхо, повторила колдунья, и, как бы в знак того, что некое волнение впервые окрасило ее тысячелетний голос, легкая дрожь прошла по зарослям, обступившим поляну. — Значит." о, это значит, что…

— Сверши предначертанное! — сурово изрек Нараян, и Варенька подумала, что властные нотки в его голосе, конечно же, померещились ей.

Мрачные бледные глаза колдуньи коснулись глаз Вареньки, расширились… Нет, это изумление ей тоже лишь чудится. Потом взор Кангалиммы перебежал к Василию, вернулся к Вареньке и опять обратился к Нараяну: