Рецепт Екатерины Медичи

— Конечно, с твоими возможностями ты легко сможешь разыскать Бальдра и устроить с ним встречу, — кивает Марика. Она, конечно, обижена пренебрежительной интонацией Рудгера, но сейчас не до глупых дамских обид. — Скажи ему, передай, что он обязательно должен связаться со мной. Скажи, что я беспокоюсь о нем. Скажи, что я люблю его!

Она сама не понимает, как сорвались с ее губ эти слова — в то время, как она лежит голая рядом с голым мужчиной, в какой-то убогой квартире «для деловых встреч», после опустошительного, мучительного и сладостного «полового акта». Как она могла заговорить о любви к Бальдру — она, которая несколько минут назад была убеждена, что совокупление с Рудгером стерло из ее тела, сердца и памяти все следы человека по имени Бальдр фон Сакс?! Однако она признается в любви к нему — и понимает, что это правда, правда, правда! Она любит только Бальдра, а неистовая и кратковременная связь с Рудгером — как бы катарсис, очищение огнем. Рудгер как никто другой годится на роль очистительного пламени. Марика сгорела в его объятиях — сгорела и возродилась, очищенная от ревности к погибшей Даме с птицами, полная надежд — надежд на жизнь, которую она хочет разделить только с Бальдром!

Рудгер, по-прежнему опираясь на локоть, молча смотрит на нее. Выражение его глаз невозможно понять.

— Прости, — бормочет Марика. — Прости меня, но…

Он не успевает ответить, потому что раздается телефонный звонок. Аппарат стоит на письменном столе недалеко от дивана, только руку протянуть.

Рудгер протягивает руку и снимает трубку.

— Алло? Да, Людвиг, ты можешь возвращаться. Через четверть часа, — говорит он невозмутимо. И улыбается Марике — улыбается ровно, дружелюбно, не как любовнице, а как товарищу : — Надеюсь, тебе хватит пятнадцати минут?

Ей хватает и десяти.

* * *

— Господин Бенеке! Господин Бенеке, откройте!

Марика опускает руку. Она уже устала стучать и звать. Букинист не открывает, хоть искричись и исстучись. Может быть, конечно, его нет дома. Дверь по-прежнему заложена толстым средневековым брусом. Однако Марика помнит, что брус лежал здесь и два дня назад, а между тем Бенеке провел ее боковой дверью. Вот в боковую дверь она и стучит, стучит, уже усталая, встревоженная.

Ей снился сон — странный и страшный. Ей снилась улица Амели в Париже — та самая, на которой жила Дама с птицами. Марика шла по той улице ночью — дома стояли, как темные утесы, — и вдруг увидела впереди на тротуаре блеклые голубые промельки света. Неужели кто-то снял светомаскировку? Нет… она видит проломы окон… стена стоит невредима, но в окнах нет ни переплетов, ни стекол. Это дом Варвары. Луна медленно поднимается позади него, и голубые квадраты лунного света ложатся на тротуар. И тогда, словно разбуженные луной, в маленьком сквере напротив начинают возиться птицы. Они недовольно чирикают, шелестят листвой, а потом вдруг раздается звонкий мелодичный выговор, услышав который Марика рвется с постели, рвется вон из сна, потому что не может, не может слышать, как запоет своим волшебным голосом черный дрозд:

— Филипп! Филипп! Иди чай пить, чай пить… с сахаром… Скккоррей, а то остынет!

Она успевает проснуться и долго сидит, боясь уснуть и радуясь, что страшный сон позади, что она успела разорвать его путы. Может быть, этот сон что-нибудь дурное пророчил, но раз Марика не успела досмотреть его до конца, значит, он не сбудется?

А сейчас она боится, что страшный сон напророчил-таки дурное. Вдруг букинист уехал? А вдруг он умер, старый капитан?! Такое страшное время, а в его крохотном тельце вообще непонятно, как держится жизнь. Но он же обещал, обещал, что через два дня отдаст ей адрес Сильвии! И вот его нет. А ведь Сильвия — последняя надежда отыскать Бальдра.

«Ох, и глупа же ты, Марика!» — думает она, ругая себя и безнадежно склонив голову. Получается, она зря потеряла целых два дня. Надо было сразу пройти по всем уцелевшим отелям Берлина, глядишь, где-нибудь и отыскались бы следы Герсдорфов!

Ну что ж, сейчас она пойдет исправлять свою ошибку. Вот только еще подождет немножко, еще постучит…

— Вот уж не думал, что кому-то придет нынче охота рыться в старинных книгах! — слышит она знакомый голос за спиной и резко оборачивается, с трудом подавляя желание перекреститься: почудилось, будто некоей неведомой силой ее перенесло на два дня назад.

Все совершенно так же, как было тогда! Старичок говорит так, что можно подумать, будто скрипит какая-то механическая кукла семнадцатого века, он по-прежнему завернут в истертый коричневый плед, а на голове его по-прежнему белеет аккуратненький паричок с косицей и черной лентой. Видимо, для Бенеке этот паричок самый удобный головной убор, лучше шляпы, шапки и ночного колпака. Впрочем, очень может быть, что на ночь парик все же снимается, открывая лысый пергаментный череп. А может быть, паричок носится так давно и упорно, что прирос к этой лысине, и снимай его, не снимай — все равно ничего не выйдет.