Сыщица начала века

Мне было о чем подумать. Как спастись? Надо строить какие-то планы, однако, признаюсь честно, голова моя оказалась занята отнюдь не этими планами, а тем, что я услышала от Фили!

Что это значит? Неужели правда Смольников неравнодушен ко мне?

Да нет, ерунда какая!

Или не ерунда? Или и впрямь та наша встреча на Малой Печерской не случайна? Он искал меня? Он был в ярости? Ревновал?

Господи, да он что… он что, любит меня?!

Но это первый человек в моей жизни, который… И надо же, чтобы этим первым человеком оказался именно тот, который… которого я… о котором я тихо, таясь даже от себя…

Нет, не может быть! Почему же он был так жесток и груб со мной? Почему всячески старался унизить? Вел себя, как мальчишка, который нарочно таскает за косы и даже колотит девочку, что ему нравится. Конечно, конечно, в Георгии много мальчишеского, но ведь все равно – так глупо себя вести! Разве он не замечал, что…

Нет, нет, нет, думаю, в его поведении нет ничего особенного, такова мужская любовь: мучить и терзать любимое существо. Но коли так… коли так, надобно мужской любви всячески опасаться – пуще огня!

И тут вдруг отрезвление вновь находит на меня, и я понимаю, что уплыла мыслями в мир иной. А между тем опасаться мне никого и ничего больше не придется. У нас со Смольниковым пока что нет никаких шансов вырваться на свободу. Будь он хотя бы в сознании… но пока я слышу только его редкие стоны.

Да, не зря он предостерегал меня от Гамлета! Видимо, эта птичка и впрямь наделена пророческим даром. Что этот попугай мне пожелал? Уснуть и не проснуться? Очень может статься…

Мы едем уже довольно долго, не меньше получаса. Причем у меня такое ощущение, что за это время мы самое мало дважды переехали Острожную площадь. Видимо, Филя нарочно петляет, путает дорогу, опасаясь, что я начну считать повороты.

Конечно, надобно было считать с самого начала, однако, увы, мне это и в голову не пришло!

– Слышь, Филипп, как только мы сойдем, – говорит в это время Красильщиков, – немедля гони, ставь лошадь в конюшню, чтоб твоего долгого отсутствия никто не заметил. Коли спросят, скажи, что у вас с господином товарищем прокурора был уговор: ты во столько-то за ним заедешь и заберешь их. Скажешь, подъезжал-де, а горничная ответила, что его благородие с барышней уже отбыли восвояси. Ты и воротился.

– Надо Дарьюшке про то сказать, – озабоченно подал голос Вильбушевич – первый раз за время пути. – Предупредить.

– Предупредил уже, – успокоил его Красильщиков.

– А ну как Евлалия проболтается, что уехали на казенной пролетке? – не унимался Вильбушевич.

– Да она небось и не вспомнит ничего к утру, эта пьянчужка, – ухмыльнулся Красильщиков. – А потом, против ее слова четыре наших будет: ваше, мое, Филино и Дарьюшки. Так что если кого послушают, то, конечно, нас.

«Напрасно вы в этом столь уверены, господин Красильщиков, – ехидно подумала я, – все вы, кроме Фили, у нас так или иначе на подозрении, поэтому не ждите, что вас выслушают развесив уши. Конечно, Филино предательское свидетельство много будет значить, но если Лалла узнает, что ее любимый Гошенька пропал, она ведь не уймется, пока всем и каждому не докажет, что он и впрямь уехал на казенной пролетке! Это такая натура, что… А впрочем, – немедленно спохватываюсь я, – вполне может статься, что она все это заспит: даже и не припомнит к утру, кто у нее вообще в гостях был, небось даже повод забудет, зачем собирались!»

Внезапно Филя негромко прикрикнул:

– Тпру! Не балуй! – и пролетка остановилась.

Было тихо, безветренно. Тишина вокруг стояла такая глубокая, что мне почудилось, будто нас вывезли далеко за городскую черту. Но вот неподалеку раздался заполошный собачий брех, потом пьяная ругань, и я поняла, что мы, конечно, еще в Нижнем.

Спасибо и на том. Осталось выяснить где.

Как будто это имело какое-то значение! Думать следовало о том, как выбраться из этой кошмарной ситуации!

Но пока выбраться я могла только из пролетки, да и то не без посторонней помощи. Красильщиков чуть ли не на руках снес меня на землю, потом Вильбушевич и громко сопевший от натуги Филя выгрузили Смольникова. Похоже, он уже немного пришел в себя и даже мог стоять, поддерживаемый, как я поняла, Вильбушевичем.

– Езжай, Филя, не мешкай! – скомандовал Красильщиков, и колеса пролетки гулко застучали по деревянным мосткам. Отчего бы это? Проезжая часть улиц вымощена в нашем городе камнем лишь на трех-четырех главных улицах, а на остальных плотно убитая земля (в дождь она превращается в жидкую грязюку, порою непролазную), обочь же – деревянные мостки для пешеходов. Но ведь Филя едет не по пешеходному тротуару! Где, на каких улицах проезжая часть у нас крыта досками? И почему так гулко отдается стук колес? А, понимаю. Он поехал по мосту над оврагом! О, мне никогда не догадаться, над каким именно, потому что оврагов в Нижнем – не счесть!