Несекретные материалы

Бедная девочка! Небось забеременела незамужняя и не снесла позора – убила себя и незаконнорожденного сына, вот почему могилка за оградой и креста нет. Но где камень, который требуется повернуть?

Я излазила весь холм, никаких камней нет и в помине, только небольшой, примерно метровый обелиск. Может, его и имел в виду умирающий дед?

Памятник из белого, слегка потемневшего мрамора стоял намертво. Я дергала неподатливый кусок, пыталась расшатать – все без толку. Через полчаса зряшных усилий решила присесть на небольшую, слегка расколотую мраморную скамеечку и закурить. Привычный вкус «Голуаз» успокоил нервы, и захотелось пить. Солнце светило ярко, щедро освещая кладбищенский пейзаж. В траве, все еще высокой и, несмотря на ноябрь, почему-то зеленой, блестел какой-то предмет. Я присела на корточки и подняла золотую зажигалку «Ронсон» с выгравированной буквой «В». Так, Базиль приезжал сюда. Симпатичную безделушку Зайка подарила Корзинкину на это Рождество, обозначив на ней первую букву его имени «Basil». Значит, он тоже сидел на скамеечке и скорей всего зачем-то наклонился, вот плоская, маленькая штучка и выпала из кармана.

Я принялась внимательно осматривать низ скамейки, пальцы ощупывали «ногу», вдруг именно ее надо повернуть? Внезапно под руками что-то продавилось, раздался тихий скрип, и обелиск слегка отъехал. Я разинула рот. Вот оно что! В скамеечке скрыт механизм, отодвигающий камень, а я случайно нащупала «кнопку» – один из мраморных кирпичиков, на который просто требовалось нажать.

Подойдя к тайнику, заглянула внутрь. Небольшая, аккуратно отделанная ниша, абсолютно сухая, без признаков паутины. Ясно, что Корзинкин приезжал на кладбище, скорей всего нашел клад. Дедушка прав – такую «хованку» трудно обнаружить случайно. Я вот знала, где искать, да и то сразу не догадалась!

Обратный путь в деревню показался необыкновенно длинным, и, когда вновь возник заброшенный детский сад, я слегка притормозила и с грустью поглядела на выбитые окна. Значит, вот оно, родовое гнездо Корзинкиных, милый отчий дом, знававший веселье свадеб и грусть похорон… Стоит никому не нужный и умирающий, впрочем, как и сам род Корзинкиных. У Сюзетты и Базиля детей нет, и скоро ветвь засохнет.

В деревне за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, та же мертвенная тишина, только с двери кажущегося жилым дома пропал замок и поубавилось тряпок на веревке.

Я взобралась на покосившееся крылечко и крикнула:

– Есть кто дома?

– Входи, не заперто, – отозвался бодрый мужской голос.

Я вошла в просторную кухню. Спиной к двери стоял одетый в какую-то рванину мужик. В руках он держал ухват и орудовал им в огромной русской печи.

– Здравствуйте, – пробормотала я.

Мужик повернулся, и стало понятно, что передо мной древний старик, еще крепкий, но невероятно старый. Все лицо хозяина избороздили морщины, и оно походило не на печеное яблоко, а на потрескавшуюся почву пустыни. Темная то ли от летнего загара, то ли от возраста кожа, запавший рот и неожиданно ярко-васильковые глаза под седыми кустистыми бровями.

– Здорово, дочка, коли не шутишь, – громко ответил хозяин, с грохотом ставя черный котелок на подставку. – Вот как угадала, прямо на щи поспела. Садись, хлебни горяченького.

Он порылся в шкафчике, вытащил две тарелки с золотыми буквами «Общепит», алюминиевые ложки и хлебницу с кусками кривого серого батона.

– Уж извиняй, – проговорил дедок, – булки сам пеку. Раньше из сельпо таскал, а теперь тяжело стало. Далеко ходить-то, все десять километров будет, вот муки, крупы, сахару да масла приволоку, и все – сдох коняшка. Раньше, пока жена жива была, здорово у нее хлеб получался, а у меня никак. Вроде кладу все то же, что и она, а выходит – пшик. А еще раньше тут и магазин был, и электричество, и газ… Сейчас ничего, свечку жгу.

– Что ж не уедете?

– А куда? Дитев господь не дал, в дом для престарелых не хочу, пусть уж лучше тут, возле старухи, похоронят, рядом с Авдотьей. Последние мы из горловских остались, все поперемерли, теперь вот один. Я вот как придумал: домовину сколотил и в сарай поставил. А на почте предупредил, как пятого за пенсией не явлюсь, значит, помер. Деньги себе заберите, только меня в гроб положите да заройте. Обещали сделать. Да уж небось недолго.

– Сколько же вам стукнуло? – вырвалось у меня.

– В 1902-м крещен, – ответил дедок.

«Это ж почти сто лет! Как он тут живет один?!» Словно услышав мои мысли, старик сообщил: