Компот из запретного плода

Вечером, наплевав на приметы, Липа понесла ведро на помойку; на лавочке в скверике она увидела сгорбленную фигуру Александра Михайловича. Гнев снова ударил в голову бывшей ткачихе, она подлетела к брату и, сильно пнув его в спину, приказала:

– Вали отсюда.

– Куда?

– Не знаю! Домой!

– В общежитии обретаюсь, в нашем городе хороших врачей нет, велели в Москве поискать, – зашептал брат.

– Не позорь перед соседями, – зашипела Липа.

Дегтярев пожал плечами, потом очень тихо пробормотал:

– Значит, всё, судьба помереть как собаке!

– Ты о чем? – не поняла Липа.

Брат осторожно пошевелил ногой, обутой в дешевый ботинок, поморщился и… заплакал. Липе стало жарко. Воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что все местные кумушки давно спят, она велела:

– А ну пошли, поговорить надо.

Александр Михайлович вытер лицо рукавом.

– Нет, спасибо. К женам пойти… да… пропало! Все! Может, к…

– Каким таким женам? – отшатнулась Липа.

– Долго рассказывать, да и незачем, – отмахнулся брат, – в области живу, туда и вернусь, прости, Липа, не хотел тебе навредить, так уж вышло, молодой был, жадный, о деньгах сильно мечтал, ну и попутал бес. Рассчитывал набрать на безбедную старость, тебе приданое дать, домик в деревне построить… Кто ж знал! Правильно поступила, вычеркнула меня, тебе одно горе принес! Но они-то! Впрочем, ладно. До седых волос дожил, а ума не нажил, надеялся на чужую порядочность!

Дегтярев встал, сделал шаг вперед и упал, Липа кинулась к брату.

– Это ты меня прости, – запричитала она, – бросила в беде, ой, горе, пошли домой.

Александр Михайлович поковылял за сестрой в родные стены.

Олимпиаду сильно замучила совесть, поэтому она ухитрилась прописать брата в квартиру и даже пристроила его на работу в свой санаторий, кладовщиком. Александр Михайлович стал выдавать горничным одеяла, подушки, полотенца, белье.

Жили брат с сетрой очень скромно, тихо, гостей у них в доме никогда не водилось, покупка новой чашки или рубашки для Дегтярева превращалась в целое действие: сначала копили деньги, потом долго рыскали по магазинам, изучая небогатый ассортимент.

– Семь раз отмерь, один раз отрежь, – твердила Липа, обшаривая глазами прилавки, брат лишь кивал, он стал настоящим молчуном, букой, общался лишь с двумя любимыми кошками.

Так прошел год. Александр Михайлович ходил по врачам, и вроде ему стало лучше, во всяком случае, речь о скорой смерти уже не шла, но вдруг Дегтярев слег с простудой, та переросла в воспаление легких. Врач осторожно сказал Липе:

– Готовьтесь, похоже, вашему брату не выкарабкаться. Возраст почтенный, туберкулез в анамнезе и рак легких, как только он до сих пор протянул!

– Туберкулез? – изумилась Олимпиада. – Про рак-то знаю, но туберкулез?

– Да, – кивнул врач, – правда, залеченный, но все же, а вы не слышали об инфекции?

– Нет, – растерянно ответила Липа.

– Странно, – пожал плечами доктор и ушел.

Олимпиада осталась в палате около тяжело дышащего Саши. В клинике умирающих отвозили в небольшую комнатку, медики не хотели травмировать больных, но те все равно понимали: коли мужика поволокли на каталке в конец коридора, да еще пустили к нему в неурочный час родственников, то смерть уже наточила свою косу. Знала о больничных повадках и Липа, сейчас она сгорбилась на табуретке, размышляя над вопросом доктора: «Вы не подозревали о туберкулезе?»

Нет, даже не слышала о болячке, перенесенной братом. И что она вообще о нем знает? Саша ничего не рассказывал о зоне и о том, как жил большую часть жизни. Первое время Липа приставала с вопросами, но брат только мрачнел и буркал:

– Не к чему прошлое ворошить, ничего хорошего из стога не вылезет. Я бы и не приехал к тебе, да очень жить захотел, вот и подался в Москву.

Не стал брат делиться информацией и о своих гражданских женах, просто сказал:

– Неприятно вспоминать, потом как-нибудь, извини.

Липа и отстала, ну к чему мучить человека? И вот теперь, когда впереди замаячила могила, приходится признать: ничегошеньки о Саше сестре не известно. Но он ведь жил, радовался, печалился, надеялся, влюблялся… Так и уйдет, не оставив о себе никакой памяти, никакого наследства, ни морального, ни материального, лишь несколько затрепанных рубашек да книжку Голсуорси «Сага о Форсайтах», которую Дегтярев без конца перечитывал, вон он, томик, лежит на тумбочке.

Проглотив горький комок, стоявший в горле, Липа взяла растрепанную книгу, сама она ни разу не заглядывала в этот роман, но сейчас перевернула обложку и увлеклась. История чужой семьи захватила ее безраздельно, Липа вцепилась глазами в текст, она была не особой охотницей читать, больше любила слушать радио, но «Сага о Форсайтах» очаровала Олимпиаду, ей не хотелось отрываться от текста.