Спят усталые игрушки

– Все изумительно, – восторгался доктор, – переправили в детское отделение и положили к ветряночникам. Завтра ему станет лучше.

Он буквально вытолкал нас на улицу. Пронизывающий холод моментально залез под одежду. Клацая зубами, мы вылетели на проспект и принялись махать руками. Но ни одна машина не собиралась останавливаться.

– Я бы тоже ни за что не взяла группу бомжей, – резюмировала Зайка.

– Деньги у нас есть? – поинтересовался Филя. – У меня, например, ни копейки.

– Так наколдуйте быстренько, – не удержалась я.

Шаман побагровел.

– Ладно вам ругаться, – примирительно одернула меня Алиска и вытащила скукоженный кошелек, – у меня сто баксов.

Но появившаяся на свет бумажка оказалась девственно-чистой. Дезкамера превратила стодолларовую банкноту в обычный листок.

Тут из ворот больницы вырулила труповозка. Машина притормозила, и женщина-шофер осведомилась:

– Из инфекции выписали?

– Да, – закричали мы на разные голоса, – подвезите до дому.

– Садитесь, – велела женщина.

Мы разом влезли в труповозку.

– Для нас самый сейчас подходящий транспорт, – вздохнула Ольга, – попросим ее подождать у дома, пока за деньгами сбегаем.

– Вот, – тихо сказала Ирка, вытаскивая из кармана мятую, но совершенно целую нашенскую пятисотрублевую банкноту. – Дарья Ивановна утром дала на бытовую химию, а я купить не успела.

– Надо же, – восхитилась Алиска, рассматривая бумажку, – а еще говорят, что их доллар – деньги. Да перед нашими он просто говно! Рублики-то никакая дезинфекция не берет!

Утром, спустившись в столовую, мы с Зайкой принялись оценивать ущерб. Все стены в потеках, мебель и ковры липкие. Но хуже всего выглядели животные. Пуделиха превратилась в огромный клейкий шар, мопс безостановочно чихал и кашлял. Снап, с виду совсем нормальный, пластом лежал под креслом, Банди постоянно рвало, а йоркширская терьерица, обладательница роскошной серо-золотой шерсти, сильно смахивала на мокрую кошку. Впрочем, во что превратились наши киски, пока не знаю. Клеопатра и Фифина куда-то подевались.

Пришлось вызывать одновременно ветеринара и собачьего парикмахера.

Время подбиралось к двенадцати, но никто из специалистов не показывался.

Увидав, что я то и дело бросаю взгляд на часы, Филя предложил:

– Езжайте по делам, за животными пригляжу.

Я секунду колебалась. Зайка поехала к Кеше, у Алиски репетиция, Маня в школе…

– Разве вам никуда не надо?

Колдун покачал головой:

– До пятницы абсолютно свободен.

Невольно я улыбнулась: надо же, читает книжку про Винни-Пуха.

Филипп рассмеялся:

– Белоснежку, Пиноккио и Красную Шапочку тоже проходил.

Неожиданно на душе у меня стало легко, ноги быстро понеслись к двери, за спиной словно развернулись два крыла. Не понимая, отчего впала вдруг в эйфорию, я благодушно крикнула на бегу:

– Спасибо, Филечка, постараюсь долго не задерживаться.

– Не тревожьтесь, – продолжал смеяться шаман, – и пусть Лумо вас не покинет.

– Кто? – изумилась я, стоя на пороге.

– Лумо, дух, приносящий бодрость и хорошее настроение, – пояснил Филипп, – попросил его сегодня сопровождать вас.

Уж не знаю, был ли тому причиной таинственный Лумо, но до Гришаевской набережной, где находился колледж, добралась всего за двадцать минут. Светофоры приветливо моргали зеленым, гаишники улыбались, солнце светило, и радио передавало на редкость бравурные мелодии.

В учебной части хорошенькая девчонка приветливо сообщила:

– Анна Перфильевна Соколова сейчас на кафедре, двести восьмая комната. Только, если хотите отсрочить сдачу курсовой, лучше и не пытайтесь, никому не разрешает, принципиальная очень.

В полном восторге я взлетела на второй этаж. Говорят, что я отлично выгляжу, но давно уже никто не принимал меня за студентку. Пустячок, а приятно!

Дверь в нужную аудиторию открыта.

Заглянув внутрь, я громко спросила:

– Можно видеть Анну Перфильевну?

Из-за шкафа, делящего просторную комнату пополам, донесся высокий, совсем не старческий голос:

– Проходите сюда.

За письменным столом сидела женщина, словно выпавшая из шестидесятых годов. Аккуратная голова – укладка с начесом, так выглядели мои преподавательницы. Впрочем, и костюм у дамы учительский – из трикотажного джерси светло-бордового цвета, отороченный бежевым кантом. Такие считались писком моды в начале шестидесятых. Круглое, спокойное лицо и нос картошкой украшали самые простые очки в пластмассовой оправе. Глаза из-за стекол смотрели внимательно, если не сказать сурово. Больше всего к Соколовой подходило определение «строгая, но справедливая».