Закон трех отрицаний

«А может быть, это тоже называется „отпустить“?»

Жаль, что кончились дрова и нет возможности смотреть на огонь. Настя, правда, во время лечебного вояжа обошла вокруг дома, заглянула в дровяной сарай, поискала глазами топор и плашку. Взяла одно полено, поставила, попыталась, отставив палку, поднять топор обеими руками и сразу же поняла, что дровосек из нее не вышел. И, вероятнее всего, уже не выйдет никогда. Топор оказался для ее нетренированных рук слишком тяжелым, а полторы ноги – слишком неустойчивой опорой. Ничего, она подождет, пока кто-нибудь приедет, Чистяков, или Дюжин, или кто-нибудь из ребят с работы. Они все сделают как надо, и у нее будут дрова, и огонь в камине, и долгие часы мучительно-сладких и упоительно-горьких размышлений…

А пока можно работать с собой, сидя в кресле или лежа на диване. Уже десятый час, а Зарубин что-то не звонит, обычно он уже часам к восьми объявляется с рассказами. Интересно, связался с ним Коля Селуянов или нет? Надо же, как все сошлось на этой Кабалкиной! Даже смешно. Такие совпадения бывают, конечно, но не каждый день. Интересно было бы взглянуть на нее, на Кабалкину эту. Сережка говорил, что она какая-то нервная, напряженная, то плачет, то замыкается. Ну да, станешь тут нервной, когда за плечами убийство или причастность к нему. Но вряд ли она сама совершала преступление. Тем более племяннику убитой звонил мужчина. Надо отрабатывать связи Кабалкиной, искать подельника. Наверняка любовник, настоящий или бывший.

Настя, мысленно упоминая фамилию Кабалкиной, все не могла понять, почему ей делается смешно, почему она не может всерьез отнестись к мысли о том, что эта женщина, мать двоих маленьких детей, может оказаться преступницей. И вдруг до нее дошло: ну конечно, университет, курс гражданского права, толстый сборник «Гражданское законодательство», составитель – Кабалкин. Эта книга была для нее самым страшным воспоминанием о всех пяти годах обучения. И хотя преподаватель, который вел у них в группе семинары по гражданскому праву, постоянно повторял: «Вам не нужно знать наизусть все, что здесь написано, вы должны только точно представлять себе, в каком разделе искать ответ на любой вопрос», все равно полторы тысячи страниц текста, набранного петитом, внушали ей священный трепет, граничащий с ужасом. Это невозможно не то что выучить, это не под силу даже просто прочитать один раз. На это уйдет целая жизнь. Само слово «Кабалкин» было среди Настиных сокурсников символом чего-то невозможного, без чего и обойтись нельзя (а как же, на семинаре-то спрашивают, и контрольную без него не напишешь, и к экзамену не подготовишься), и к чему даже не прикоснешься без содрогания.

Да, не смешно… То есть вспомнить-то смешно, а вот Любовь Григорьевна Кабалкина может оказаться самой настоящей преступницей, жестокой, предусмотрительной и изощренной. Такую нахрапом не возьмешь, здесь нужна тщательная подготовка. Ну что же Зарубин-то не звонит?! Паршивец. Как ничего не получается, так по два раза в день «Настя Пална» да «Настя Пална», а как свет забрезжил, так все сам. Самостоятельный. И Колька Селуянов тоже хорош, мог бы хоть пару слов сказать, что там у него вырисовывается с этой Кабалкиной, помог ли ему Зарубин.

Нет, одернула себя Настя, все неправильно. Какое право она имеет сердиться на ребят? Они работают, а она дурака валяет, отдыхает на природе, с камином и мягким диванчиком. Ей даже продукты на дом приносят, и медсестра домой приходит массаж делать и процедуры. Барыней заделалась, вот от скуки и лезут в голову злые мысли. Если у Коли или Сережки появится полтора десятка свободных минут, так пусть лучше поедят или просто посидят в тишине, мозги в порядок приведут. А уж к Зарубину она и вовсе несправедлива, какой там свет у него мог сегодня забрезжить? От того, что Кабалкина оказалась причастной к убийству Аничковой, ему ни жарко ни холодно, на дело актрисы Халиповой это никаким боком не влияет.

Ладно, нечего сиднем сидеть, пойдем-ка поупражняемся. Начиная с воскресенья Настя взяла за правило хотя бы два раза в день подниматься на второй этаж, постепенно сокращая интервалы между подъемом и спуском. Ноге это мероприятие не нравилось категорически, и если ходить по ровной поверхности она еще кое-как соглашалась, то вставать на ступеньку и поднимать на себе все Настины килограммы ей было откровенно не в радость. Но она, нога то есть, все-таки поддавалась разумному убеждению и с каждым разом капризничала все меньше и тише. А может, просто поняла, что все бесполезно и ее все равно будут таскать вверх-вниз в качестве опорной ноги. Настя не стала себя обманывать, ставя на каждую ступеньку сначала здоровую правую ногу, а потом подтягивая левую, она пыталась ходить, как нормальный человек, шаг правой – шаг левой. Получалось медленно и очень больно. Но ведь получалось же!