Ингвар и Ольха

– Из звездного металла, – сказал он поспешно. – Когда-то упал с небес. Наши кузнецы отковали для великого князя меч, а для меня – этот нож. Он пробивает булатный доспех, как березовый лист.

– И что я буду с ним делать?

– Ты будешь знать, что с ним делать.

Ольха спросила, глядя в его искаженное стыдом и надеждой лицо.

– А если я… этот нож… поверну против тебя?

Он прямо взглянул в ее покрытое кровоподтеками лицо:

– Твое право.

– Что?

Ей показалось, что она ослышалась. Он сказал хриплым от страдания голосом:

– Да, я строю Новую Русь. Раньше мне казалось, что все позволено, только бы Русь была. А теперь…

Ее сердце заколотилось чаще. Она чувствовала, что гордый воевода готов сказать что-то очень важное, непривычное для него.

– Что теперь?

– Иногда мне кажется… что вся Новая Русь не стоит твоей единой слезинки.

Он резко встал, словно сам испугался своих слов. Ольха вздрогнула:

– В твой терем так легко забраться.

В ее глазах были страх и невысказанная просьба. Гордая древлянка не могла сказать, что боится, а он не знал, как объяснить, что решетки на окнах стали не нужны, когда под железной пятой русов сгинули ночные грабители. Кто умер на крюке у городских ворот, кому отрубили руки-ноги и бросили окровавленные обрубки умирать в пыли, но крепкие ставни с той поры начали исчезать с окон. Они не нужны там, где твердая власть… но такое сказать, она сразу ощетинится против русов.

– Я останусь здесь, – ответил он с дрожью в голосе. – Если позволишь.

Ольха смотрела вопрошающе. Ингвар отошел к столу, сел на лавку и опустил голову на скрещенные руки, притворясь, что спит. Он не желал встречаться с нею взглядом и потому не видел, что в ее странных глазах промелькнула улыбка и нечто похожее на сожаление.

Ингвар чувствовал в воздухе нежный аромат ее тела. Он закрыл глаза, заставил себя думать о битвах и победах, а когда не помогло, стал вспоминать поражения. Горькие воспоминания должны бы охладить кровь, но то ли поражений было слишком мало и были по мелочи, то ли жаркий месяц серпень слишком будоражил кровь, но, застилая все картины сражений, проступало ее лицо, он видел серые глаза, ее губы, которые ему что-то говорили беззвучно, а он напрягал слух, пытаясь услышать.

Внезапно он в самом деле услышал ее слабый стон. В страхе вскочил, в мгновение ока оказался у ее ложа. Она заснула, лицо утратило строгость, теперь это было лицо испуганного ребенка, который изо всех сил старается выглядеть взрослым, потому что оказался в семье самым старшим, а другие братья и сестры еще меньше…

В глазах защипало. Он чувствовал, как губы задрожали. Оглянулся стыдливо, никто не видит, слава богам, грозного воеводу в таком непотребном виде.

Ей что-то снилось, он видел, как подрагивают ее веки. Губы сложились в трубочку, будто хотела свистнуть, затем снова расслабилась. Потом на лице ее появился страх. Она судорожно шарила поверх одеяла, страх становился сильнее.

– Ольха, – прошептал он.

Не отдавая себе отчета, он протянул руку, и ее пальцы жадно ухватили ее. Лицо древлянки сразу просветлело, лоб разгладился. Она не отпускала его руку, держала крепко. Он ощутил, как заныла спина, неизвестно сколько стоял с полусогнутой спиной, опустился на колени.

Слушал скрип раскачиваемых ветром веток, думал о завтрашнем дне. Он найдет насильника, если даже придется перевернуть весь детинец, заглянуть в каждую мышиную норку. И раскопать, если понадобится, хоть до подземного мира. Если Ольха укусила за правую руку, как она говорит, то это рука, держащая меч! Ее не спрячешь.

– Спи, любимая, – прошептал он таким странным голосом, которого не ожидал от себя сам. – Спи… Никто и никогда больше…

Ее веки дрогнули, распахнулись ясные глаза, еще затуманенные сном. Она прошептала:

– Ляг…

– Что? – не понял он.

– Ляг, говорю.

– Но, – он проглотил комок в горле, – но я…

– Ляг, мне будет покойнее…

Не отпуская ее руки, он неуклюже лег, страшась задеть ее хоть пальцем. Кое-как, цепляя носком за задник, стащил сапоги. Так и лежал: в сорочке, кожаных портках, напряженный, как тетива на туго натянутом луке.

– Ольха, – прошептал он, чувствуя комок в горле, – Ольха…

Внезапно он вернулся из призрачного мира в этот, жестокий и кровавый. Что-то беспокоило, он еще не ощутил самой опасности, но настороженно поднял голову, осмотрелся. В темной, как деготь, ночи мелькнул багровый отсвет. Исчез, снова появился, уже ярче, настойчивее. Послышался далекий испуганный крик.