Святыня

– Одна из деловых заповедей Тревора Стоуна, – пояснила она мне.

– Мистер Кензи, – сказал он, вновь обратив взгляд наверх, к кольцам дыма, – дочку-то мою вы успели отведать?

– Папа, – возмутилась Дезире, – что ты, право!

– Нет, – сказал я. – Не имел такого удовольствия. Что, думаю, отличает меня от всех других в этой комнате.

На обезображенных губах появилось подобие улыбки.

– Ах, значит, выдумка Дезире о нашей противоестественной связи жива и процветает?

– Ты же сам учил меня, папа: если что-то эффективно, действуй в том же духе.

Тревор подмигнул мне:

– Я, конечно, не без греха, но кровосмесительство для меня – табу. – И он повернул голову. – Ну а ты, Джулиан, как расцениваешь технику моей дочери в постели? Ничего, а?

– Вполне, – сказал Джулиан, и лицо его дернулось.

– Лучше, чем у ее мамаши?

Дезире резко повернулась, чтобы взглянуть в лицо Джулиану, а затем опять рывком повернулась к Тревору.

– Относительно матери мне ничего не известно, сэр.

– Ну хватит, брось! – Тревор засмеялся кудахтающим смехом. – Не надо скромничать, Джулиан. Как всем нам известно, ребенок этот не от меня, а от тебя.

Ладони Джулиана сжались, а ноги слегка раздвинулись.

– Вы бредите, сэр.

– Неужто? – Повернувшись, Тревор подмигнул мне.

Я чувствовал себя каким-то персонажем пьесы Ноэля Кауэрда в обработке Сэма Шепарда.

– Думаешь, это возымеет эффект? – спросила Дезире. Она поднялась с колен. – Знаешь, папа, все эти нормы морали – что в сексе прилично, а что нет – мне настолько безразличны, что даже говорить об этом смешно! – Пройдя мимо меня, она обошла стол и встала за спиной отца. Она склонилась к его плечам и уперлась дулом пистолета ему в лоб с левой стороны, потом переместила его вправо движением таким резким, что прицел поцарапал ему лоб, оставив на нем тонкую полоску крови.

– Ну, пусть Джулиан – мой биологический отец, что же из этого?

Тревор следил, как капля крови, упав с его лба, испачкала сигару.

– А сейчас, папаша, – сказала она, ущипнув его за левое ухо, – давай выкатим тебя на середину комнаты, чтобы быть нам всем рядом.

Тревор попыхивал сигарой, пока она катила кресло, и старался выглядеть спокойным и непринужденным – таким, каким вошел в кабинет, но я видел, что это дается ему все труднее. Страх начал проникать в него – это чувствовалось и в позе, которую приняла теперь эта гордая фигура, и в выражении глаз, и в гримасе покореженной челюсти.

Дезире выдвинула его теперь из-за стола, и мы сидели с ним рядом в своих креслах, гадая, доведется ли нам когда-нибудь из них встать.

– Как себя чувствуете, мистер Кензи? – сказал Тревор. – Связанный, беспомощный, не знающий, какой ваш вздох станет последним?

– На этот вопрос лучше ответить вам, Тревор.

Дезире, оставив нас, подошла к Джулиану, и они пошептались немного, причем дуло ее пистолета продолжало быть направленным точно в затылок отцу.

– Вы человек хитрый, – сказал Тревор, наклоняясь вперед и понизив голос. – Ваши предложения?

– Насколько я могу судить, вас поимели, Тревор.

Он взмахнул в воздухе сигарой:

– Как и тебя, мальчик мой!

– Меня поменьше.

Он поднял брови, обведя глазами мое спеленутое тело.

– Серьезно? По-моему, вы ошибаетесь. Но если нам вдвоем пораскинуть мозгами, то мы могли бы...

– Некогда я знал одного парня, – сказал я. – Он замучил сына, убил жену, стал причиной гангстерской разборки в Роксбери и Дорчестере, в результате которой погибли дети – шестнадцать человек по меньшей мере.

– И что же? – осведомился Тревор.

– Так вот, по мне, он и то лучше, чем вы, – сказал я. – Не так чтобы намного лучше, заметьте. Другими словами, он подонок – и вы подонок. Два сапога пара. Это все равно как выбирать, какая разновидность сифилиса лучше. И все же он был беден, не получил образования, общество всячески и миллионами способов давало ему понять, что его и в грош не ставит. Другое дело вы, Тревор. У вас было все, чего только может пожелать человек. Но вам этого показалось мало. И вы покупаете себе жену, покупаете ее, как свинью на ярмарке. Вы берете ребенка, которого произвели на свет, и превращаете его в чудовище. Что этот парень, о котором я говорю! На его совести гибель двух десятков людей. Это то, о чем мне известно. Возможно, он виновен и в большем. Не знаю. Для меня он все равно что собака. Что же сказать о вас? Даже с помощью калькулятора не подсчитаешь количество смертей, которые лежат на вашей совести, количество людей, чью жизнь вы исковеркали или на долгие годы сделали невыносимой.