— Черт побери, открой же глаза. — Он почти ткнул ей в лицо книги. — Вот как он представлял себе хорошее времяпрепровождение. И вот. — Он схватил одну из отложенных книг и резко раскрыл ее на большой цветной фотографии. — И я не думаю, что он просто читал обо всем этом. Ты понимаешь? Я не думаю, что он просто сидел здесь, посасывал кока-колу и разглядывал грязные картинки. Я думаю, он шел и занимался этим на практике.
— Прекрати! Прекрати! Я не хочу этого слышать! Теперь он действительно схватил ее и начал трясти. Но не в его натуре было злорадствовать. — Почему ты его защищаешь? Ты не была с ним счастлива, ни одного дня в своей жизни. Он был сукиным сыном с садистскими наклонностями. Он разрушил эту ферму, разрушил тебя и делал все, чтобы разрушить меня.
— Он заботился обо мне.
— Он превратил тебя в старуху. Испуганную, побитую старуху. Если бы не было других причин для ненависти, я бы за одно это возненавидел его.
Она прекратила попытки смотреть прямо перед собой. Хотя губы ее шевелились, слова не получались.
— Раньше ты смеялась. — В его полном отчаянии и гнева тоне слышались ноты мольбы. — Черт возьми, раньше ты проявляла интерес к разным вещам, к себе. А за последние двадцать лет ты ничего не видела, кроме работы и постоянных забот. А когда вечером ты шла спать, слишком усталая, чтобы еще о чем-нибудь думать, он уходил зажигать черные свечи и резать жертвенных козлов. Или что-нибудь похуже. Боже упаси. Что-нибудь еще хуже.
— Я не знаю, что делать. — Раскачиваясь взад и вперед, она начала тихо и нараспев повторять. — Я не знаю, что делать. — Джейн глубоко, суеверно верила в существование дьявола. Он представлялся ей то змеем, заползшим в райский сад, то ангелом тьмы, дразнящим и искушающим Христа, то владыкой огненной пропасти. Ее сердце сковало леденящим ужасом оттого, что тот нашел прибежище в ее доме.
Кэм снова взял ее руки в свои. На этот раз она их не отдернула. — Ты расскажешь мне все, что знаешь.
— Но я не знаю. — Слезы покатились у нее из глаз. — Кэм, я не знаю. А он… а он продал свою душу?
— Начнем с того, была ли она у него.
— Как я могла прожить с ним двадцать лет и не знать этого?
— Теперь, когда ты знаешь, может быть, ты вспомнишь какие-то вещи. То, на что раньше не обращала внимания. То, на что не хотела обращать внимания.
Крепко сжав губы, она смотрела на книжку, упавшую на пол в раскрытом виде. Она увидела обнаженную женщину с окровавленной грудью. Между ее ног была свеча.
Ее хорошо вышколили, приучили быть верной, смотреть на многое сквозь пальцы, находить оправдания. Но еще раньше она получила и другое воспитание, прорвавшееся сейчас наружу и вызвавшее у нее страх перед Божьим гневом и наказанием.
— Сарай, — слабым голосом произнесла она. — В сарае.
— Что в сарае?
— Я нашла там вещи. Я сожгла их.
— О, Боже.
— Я должна была это сделать. — Ее голос дрожал. — Я должна была это сжечь. Я не могла допустить, чтобы кто-нибудь увидел…
— Увидел что?
— Журналы. Такие, как эти. — Она показала рукой на пол и отвернулась.
— Это все, что ты сожгла? Она покачала головой.
— Что еще?
Тошнотворный стыд охватил ее всю. — Свечи. Такие, как на картинке. Черные свечи. И ряса с капюшоном. Она пахла, — желчь подкатила ей к горлу, — кровью. И там были фотографии.
Кэм сжал ее руки. — Что за фотографии?
— Девушки. Две молодые девушки. Одна темноволосая, другая — блондинка. Раздетые и связанные, там на матрасе в сарае. Я порвала и сожгла их.
Его желудок налился свинцовой тяжестью. — Ты сожгла фотографии?
— Я должна была. — В ее голосе послышалась истерика. — Я должна была. Я не знала, что еще с ними делать. Это было так отвратительно. Я не могла, чтобы люди узнали, что он приводил сюда женщин и платил им за то, что они позировали для этих грязных снимков.
— Если бы ты снова увидела этих девушек или другие их фотографии, ты бы вспомнила?
— Я не забуду. Я никогда не забуду, как они выглядели.
— Хорошо. Я вызову Бада. Потом ты проводишь меня во двор и покажешь.
— Люди узнают.
— Да. — Он отпустил ее руки, чтобы она могла закрыть ими лицо и выплакаться. — Люди узнают.